вдохно­вения, чем гладкая любовь. Увлечение сильнее привязанности.

Стихи являются только как результат силь­ных потрясений — радостных и трагических, счи­тал Мандельштам. Что ж, спокойных, безмятеж­ных дней у него не было, душа передышки не знала. Наденька была также источником вдохно­вения и беспокойства, а кроме того — советчиком и душевной опорой. Не берусь назвать самые пронзительные посвящения поэта женщинам, ко­торым он поклонялся, но то, что обращено к жене, также принадлежит мировой лирике.

Россия, чудовищные тридцатые — другого мес­та и времени нет на земле для подобной лирики.

Еще не умер ты, еще ты не один,

Покуда с нищенкой-подругой

Ты наслаждаешься величием равнин,

И мглой, и холодом, и вьюгой.

………………………………………....

Несчастлив тот, кого, как тень его,

Пугает лай и ветер косит,

И беден тот, кто сам полуживой,

У тени милостыню просит.

Стихи написаны в середине января 1937 года.

Почему-то за высокими примерами женской верности и жертвенности мы обращаемся к антич­ным временам, самые близкие к нам образцы, ставшие хрестоматийными,— жены декабристов. Но вот же наша современница, лицом к лицу — Надежда Мандельштам. Добивается, чтобы вме­сте с мужем отправили под спецконвоем и ее — в ссылку, в Чердынь. Она и во Владивосток, на гибельную Вторую речку кинулась бы за ним, только бы позволили.

Вот документ чрезвычайной силы и достоин­ства. Обращение в столь недосягаемый, могуще­ственнейший адрес — как к самому Богу, уж всегда по имени-отчеству, «Вы»— с большой бук­вы. Ничего этого нет в письме, а главное — ни слова мольбы. Документ этот никогда не объявлялся, кажется, нигде не вспомнила о нем сама Надежда Яковлевна,— видимо, написано было в единственном экземпляре и — кануло.

«Москва, 19/I—39 г.

Уважаемый товарищ Берия!

В мае 38 года был арестован поэт О. Э. Мандельштам. Из его письма мне известно, что он осужден ОСО на 5 лет СВИТЛ за КРД. В прошлом у Мандельштама имеется судимость по 58 ст. (за контр. револ. стихи).

Вторичный арест 38 года явился полной неожидан­ностью. К этому времени Мандельштам закончил книгу сти­хов, вопрос о печатаньи которой неоднократно ставился С.С.П. Мы скорее могли ожидать его полного восстановле­ния и возвращения к открытой литературной деятельности, чем ареста.

Мне неясно, каким образом велось следствие о контр­революционной деятельности Мандельштама — если я — вследствие его болезни втечение ряда лет не отходившая от него ни на шаг — не была привлечена к этому след­ствию в качестве соучастницы или хотя-бы свидетельницы».

Строки, если вдуматься, безумные: жена осужденного просит — кого, Берию! — считать ее соучастницей, идет на костер.

«Прибавлю, что во время первого ареста в 1934 г. Мандельштам болел острым психозом — причем следствие и ссылка развернулись во время болезни. К моменту второго ареста Мандельштам был тяжело болен физически и психи­чески неустойчив.

Я прошу вас:

1. Содействовать пересмотру дела О. Э. Мандельштама и выяснить достаточны ли были основания для ареста и ссылки.

2. Проверить психическое здоровье О. Э. Мандельштама и выяснить закономерна ли в этом смысле была ссылка.

3. Наконец, проверить не было ли чьей-нибудь личной заинтересованности в этой ссылке.

И еще — выяснить не юридический, а скорее моральный вопрос: достаточно ли было оснований у НКВД, чтобы унич­тожать поэта и мастера в период его активной и дружест­венной поэтической деятельности.

Надежда Мандельштам

ул. Фурманова № 3/5 кв. 26

тел. 2.64667».

Письмо подшили в «Дело по обвинению Ман­дельштама О. Э.» под грифом «секретно». Там оно хранится и поныне: лист дела — пожелтев­ший, самый длинный в папке, а потому пообтре­павшийся снизу. Чтоб не торчал, его с опоз­данием подогнули.

Черные сочные чернила. Нет, тушь.

«Проверить психическое здоровье…»

Осипа уже не было, он умер 23 дня назад.

Глава 2

Он был разным — самоуверенным и расте­рянным, неприступно-настороженным и легковерным, эгоистичным и отзывчивым, скаредным и бескорыстным, ядовито-колючим и обходитель­ным, агрессивно-злым и кротким. В высшей сте­пени обаятельным и совершенно невыносимым для окружающих.

Но почти всегда — беспомощным.

Привязанности, увлечения, влюбленность — все это, конечно, не миновало его чуткую душу. Тут более чем в обыденности, поэт был беспо­мощным и подневольным.

Женщин, говоря откровенно, он не очень пле­нял. Анна Ахматова, считавшая Мандельштама одним из величайших, если не величайшим, поэ­том XX века, ухаживания его отвергла довольно решительно. Марина Цветаева, преклонявшаяся перед Мандельштамом как поэтом, поначалу бы­ла благосклонна к нему, но потом, в Старом Крыму, просила друзей: «Пожалуйста, не остав­ляйте нас вдвоем». Майя Кудашева (и всего-то один вполне невинный вечер: его каприз, ее каприз), собираясь туда же, в Коктебель, писала Максу Волошину: «Пра (мать Волошина.— Авт.) попроси Мандельштама выставить с низа, а то он не съедет оттуда, а я его не хочу». Ольга Ваксель: Осип «мне не был нужен ни в какой степени. Я очень уважала его как поэта. …Вернее, он был поэтом и в жизни, но большим неудач­ником».

Не знаю, что для поэта опаснее — нераст­раченное чувство, скапливающееся как грему­чая смесь, или напрасная трата его без взаим­ности.

Не следовало бы вслед за многими вторгать­ся в запретный личный мир, пусть даже и для сочувствия, если бы не волшебные, на весь мир, строки в эпилоге этих встреч. «Когда, соломин­ка, не спишь в огромной спальне…»— Саломее Андрониковой. «За то, что я руки твои не сумел удержать…»— актрисе Александрийского театра Ольге Арбениной. «Мастерица виноватых взо­ров…»— Марии Сергеевне Петровых, это посвящение — след бурной, короткой и безответной влюбленности — Ахматова назвала лучшим лю­бовным стихотворением XX века.

Ты, Мария,— гибнущим подмога.

Надо смерть предупредить, уснуть.

Я стою у твердого порога —

Уходи, уйди, еще побудь!..

Престранный был человек Осип Эмильевич. Рожден, чтобы страдать и чахнуть. В неотврати­мые минуты цеплялся за жизнь, а в бестревож­ные — примеривал для себя могилу.

Город Александров, 1916 год. Лето. Мандель­штам в гостях у Цветаевой. Точка притяжения — кладбище.

Марина:

— Хорошо лежать!

Он:

— Совсем не хорошо: вы будете лежать, а по вас ходить.

— А при жизни — не ходили?

— Метафора! я о ногах, даже сапогах говорю.

— Да не по вас же! Вы будете — душа.

— Этого-то и боюсь! <…>

— Чего же вы хотите? Жить вечно? Даже без