хладнокровием хирурга мы разложили черепицу сверху на слабой и плохо закрепленной деревянной конструкции, которая от слишком большой нагрузки могла бы в одночасье рухнуть. В голову даже не пришло собрать крышу под небольшим уклоном, да и большой необходимости в этом не было – летние дожди здесь были большой редкостью.

Было почти пять вечера, когда мы положили последнюю черепицу: работа была завершена.

Тишина. Это была минута ликования, наша награда. Долгое, радостное, понятное только нам двоим молчание, одно из тех воспоминаний, которое никогда не стирается из памяти. Непередаваемое и, в конце концов, громогласное молчание. Между нами была лишь тишина. И это полное отсутствие звуков стало началом конца.

На наш взгляд, постройка была произведением искусства: около двух метров в ширину, метра три в длину и почти два метра в высоту. Все – кирпичи, дерево, черепица – было скреплено между собой лишь мечтами и огромным желанием. Желанием и ничем другим.

Ни одному из нас не приходило в голову, что легкое дуновение ветерка может заставить эту конструкцию упасть, сложиться как карточный домик. Ни одного из нас не осенило, что все это слишком напоминает домик одного из трех сказочных поросят. Но ведь в двенадцать лет существует так много вещей, которые просто не приходят в голову.

* * *

Летние каникулы всегда были особенными хотя бы потому, что они были в разы продолжительней каникул на Рождество и Пасху. Мы почти три месяца не ходили в школу, что казалось нам целой вечностью. Но несмотря на все, несмотря на радость и свободу, которую дарили нам летние каникулы, в этот раз начиная с третьей недели августа они окончательно и бесповоротно взяли совершенно новый для нас курс.

Каникулы в деревне официально начинались в конце июля. Ритуал, связанный с их наступлением, не менялся из года в год: мы вставали спозаранку, завтракали и, окрыленные мечтами и надеждами, неслись, как орда варваров, в коридор, чтобы отец подобно носильщику перетаскал нас всех вместе с вещами по очереди в старый фургон. Через несколько минут машина отправлялась в путь, загруженная под завязку всем, что только может понадобиться семье, планирующей провести целый месяц отпуска в деревне. Многочисленные сумки с едой – консервами, молоком и тем, что может храниться больше недели; различные игрушки, книжки, набитые одеждой чемоданы, где умещались и вещи с длинными рукавами, и вещи с короткими рукавами, и плавки-купальники, и бесчисленная обувь, и спортивная, и нарядная, и теплая одежда – поди знай, какие сюрпризы тебя поджидают в деревне.

И вот, со всем этим добром, максимально разгоняясь с горы, чтобы как можно проще было потом подниматься в гору, мы мчались вдаль на нашем старом бордовом фургоне за основой для будущего сочинения на тему «Как я провел это лето».

– Долго еще ехать? – осторожно спросил я у мамы, которая постоянно посасывала дольку лимона для облегчения приступов головокружения и тошноты, в то время как моя сестра то и дело просила остановить машину, чтобы выйти в туалет.

– Мы уже проехали двух быков, так что остался только один… Как только его увидишь, значит, мы приехали, – ответила мама, снова скорчив такую гримасу, что мы не могли не рассмеяться.

От нашего дома до деревни – тогда я измерял путешествия на большие расстояния только так – было ровно три быка. Три гигантских и черных быка разбивали линию горизонта где-то там, вдалеке, помогали не сбиться с пути и будто приглашали следовать за ними. Этих быков я высматривал все оставшееся время на бесконечных равнинах, покрытых коричнево-шафрановым ковром и превращающих просторы Ла-Манча в нечто совершенно уникальное. Время от времени мой взор запутывался в выстроившихся вдоль дороги подсолнухах, раскачивающихся под единообразную мелодию какого-то заученного танца, как и большинство людей, которых я знаю. Более ста раз я наблюдал за ними, но так и не смог разгадать смысла их движений: мне всегда казалось, будто они засыпают и в этом полусонном состоянии вот-вот упадут на землю.

И внезапно в какой-то затерянной точке нашего длинного путешествия оно вдруг снова возникало перед моими глазами – черное пятно в веренице воспоминаний. Пятно, которое при приближении обретало очертания быка. Пятно, которое то появлялось, то вновь ускользало от меня… оставалось подождать немного.

Мой пристальный взгляд то начинал цепляться за дорогу, то устремлялся куда-то ввысь. От него уже не могли спрятаться верхушки домов той самой деревни, где мы собирались провести лето вместе. В последний раз.

* * *

Каждое лето первые два дня каникул начинались с беспощадной борьбы с сорняками и чертополохом, которые, пользуясь нашим отсутствием, покрывали полутораметровой мантией весь двор. Работа эта была непростая: одна из тех, что «убивает спину», как говаривал отец.

Вечером второго дня – не помню, чтобы это когда-то длилось дольше – мы, как правило, в одностороннем порядке решали, что с обязательной частью летней программы нужно кончать.

И вот, собрав все сорняки, чертополох и ненужные бумажки в одну кучу прямо посреди огромного двора, мы разжигали наш особый костер.

Возле костра тут же собиралась разношерстная толпа. Уставшие или только притворяющиеся таковыми дети сидели прямо на земле, с удовольствием уплетая хлеб с шоколадной пастой. Рядом стояла мама, протягивая к огню свои руки. Отец, прислонившись к каменной стене, с наслаждением потягивал сигарету. С галереи бабушка зачарованно наблюдала сразу за всей семьей, как это могут делать только пожилые люди. И дедушка… дедушка, который всегда был занят каким-то другими, «своими» делами.

Остатки костра неспешно догорали, и лишь легкая серая дымка, рассеивающаяся высоко в небе, возвещала о том, что наши каникулы начались.

По вечерам, пользуясь небольшой передышкой от жары, доступной только за городом, мы одевались во все нарядное и отправлялись на прогулку по Риато. Широкая улица, разительно контрастирующая с остальными закоулками деревни, напоминала собой идеально прямую линию с деревьями, уличными фонарями и деревянными скамейками вдоль нее. Это был настоящий деревенский проспект, где бары и ресторанчики с их жареной картошкой, каракатицами и мясными закусками вдыхали новую жизнь в деревню, пробуждающуюся после зимней спячки.

Именно в августе отмечали день покровителя деревни. Это было настоящее празднование с традиционными костюмами, сплетнями местных старух и гуляниями до самого утра воскресенья – в ближайшей пекарне в это время можно было купить только что приготовленные чуррос. Свои двери распахивал единственный в деревне кинотеатр,