прошлую и удивлялась себе. Любовалась собой прошлой, той, которая могла выйти на Тверскую и смотреть в глаза космонавтам. Той, которая могла горячо отстаивать свои убеждения в разговорах с родственниками. Прощалась с собой прошлой – предчувствовала, что они не скоро встретятся вновь.

У Оли было мало подписчиков – пятьдесят один человек. Каждого она знала лично. И понимала, что бояться ничего.

Как оказалось, было чего.

«Почему вы молчите? Почему не выходите?» – Спросили у Оли прямиком из Украины. Оля на миг подумала: а что, если в это же время, пока она читает вопрос, в человека летит снаряд? Оля попыталась читать быстрее.

«Выхожу», – хотела было ответить Оля, но испугалась и стёрла.

Ответить так – это всё равно что самой прийти с повинной в полицию. Сколько ей светит за эти шесть букв? Трое суток? Пять? Пятнадцать?

Оля написала по-другому: «Я делаю всё, что могу».

А могла Оля только бояться и листать новости.

Ей ответили так много, что Оля десять триллионов раз пожалела о стёртом сообщении. Хотя уже не была уверена, что это бы её спасло. Человек из Украины делился своим страхом так щедро, словно был Санта Клаусом на детском празднике с предоплаченными подарками.

Оля слушала, впитывала его страхи и ощущала себя губкой на раковине. Из неё сочился страх, как мыльная вода. Стекал по столешнице и капал на пол, как кровь.

Оля подумала: а что, если человек из Украины прав? А вдруг всё дело в том, что она опоздала? Опоздала на митинг, опоздала – совсем? Опоздала во всём.

Вчера Оля была врагом всего лишь России, сегодня она приобрела новый статус врага Украины. Одни ей говорили, что она предала одну страну, другие твердили, что она предала ещё и другую. Оля хотела быть другом, а оказалась врагом в квадрате.

Противоположные обвинения были с обеих сторон и чудесным образом не уничтожали друг друга, а наслаивались, как налёт на зубах.

Ещё месяц назад Оля ругала себя за то, что опаздывала на свидания. Теперь Оля опоздала сменить режим, и от этого гибли люди. И от этого гибла Оля – прежняя Оля, которая могла выйти на прогулку в центр.

Новая Оля могла гулять только по интернету.

***

А потом кончились и прогулки по сети. И репосты закончились – началось затишье.

Чувство вины было чем-то похоже на чувство общности с океаном. Но если общность была солёной водой, которая держало на поверхности, то чувство вины залезало под кожу и топило. Оля глотала пресную воду вины и опускалась всё ниже и ниже.

«Почему вы ничего не сделали?» Укоризненно смотрели на неё буквы в интернете.

«Почему вы это допустили?» Укоризненно смотрели разбитыми окнами взорванные здания.

«Почему вы это не остановите?» Укоризненно вонзались в небо кресты на земляных холмиках.

К ней обращались сотни, тысячи, миллионы украинцев, а Оля глотала пресное на вкус чувство вины, тяжелела и опускалась всё ниже и ниже, глубже и глубже. Тонула в вине. И вскоре поняла, что не может пошевелить ни руками, ни ногами.

А ещё она не могла пошевелить языком. Ни слова борьбы, ни звука сопротивления – всё погребено под толщей воды и вины. Всё утонуло.

Оля шептала тихое беззвучное и бессмысленное: «Я ничего не могла сделать». Заменяла на ещё более бессмысленное и жуткое: «Я ничего не могу сделать».

***

Вина породила бессилие и несгибаемую уверенность: Оля больше ничего не сможет сделать. Никогда.

Даже этот безбрежный океан из чувства вины оказался конечным. По лесенке из бессилия Оля опустилась на самое дно – и обосновалась там. Потому что человек привыкает ко всему. К войне, к бомбёжкам, к смертям. И к пожеланием смерти тоже. И к бесконечному-конечному чувству вины.

На дне Оля обнаружила долгожданный подарок от Санта Клауса – равнодушие. Оля приняла этот дар радостно. Это было обезболивающее, которое принесло облегчение и покой.

Оля перестала читать новости. Это был первый шаг, который она сделала после того, как опустилась на дно. Толща воды над головой была такой тяжёлой, что она давила на грудь, на разум, на сердце… Когда Оля удалила приложение «Медузы» с телефона, стало легче дышать.

Теперь она могла снова жить. Да, не как прежде, но всё же жить. Оля ходила на встречи с друзьями, смотрела кино и готовила вкусную еду. И даже ощущала вкус этой еды, что было безусловной победой.

Да, она всё ещё ничего не могла сделать с войной – она хотя бы снова могла дышать.

Ей в личные сообщения прислали фотографии, которые Оля специально не захотела смотреть. Мёртвые люди, мёртвые города. Оля отвернулась, чтобы не всматриваться. Знать было слишком больно. Видеть было слишком тяжело.

«Что я могу сделать? – спросила Оля. – Мне лечь и умереть теперь?»

Спросила раздражённо, на грани бешенства. Почему они считают, что имеют право лишать её дыхания? Почему они возвращают на плечи каменную плиту? Ведь Оля только-только её убрала. Она успела сделать всего-то несколько спокойных вдохов-выдохов, почему они лишают её возможности дышать? Она имеет право на лёгкое дыхание. Все имеют право на лёгкое дыхание – и она тоже.

«Да, было бы отлично», – ответили Оле. И Оле на миг показалось, что она снова задыхается. Чужая боль снесла ей голову, как выстрел из бластера.

Оля удалилась ещё из пяти новостных каналов.

Слишком много боли, слишком много чувства вины. Толща воды плющила несуществующую уже голову. Слишком больно и слишком тяжело. Уже даже не страшно – на страх сил не осталось. Чтобы бояться, нужен ресурс. А Оля весь ресурс тратила на то, чтобы выжить на дне океана из чувства вины.

Что ж…

Самое время было быстрее тут обустроиться. Кажется, ей не скоро удастся подняться на поверхность.

Ведь что Оля могла? Только спать, есть и дышать – да и то не факт.

Перед глазами стояли присланные фотографии, и Оля моргнула, уничтожая видение. Это было необходимо, чтобы уснуть.

Оля ненавидела тех людей, которые подкинули ей в сны видения мертвых домов и мёртвых людей.

Она хотела спать без сновидений. И жить тоже.

***

Оля сама не заметила, в какой момент любое упоминание политики стало её раздражать. Любой разговор про – бесить до дрожи в коленях.

Теперь, когда семья общалась на тему политику, Оля молчала и кивала.

– Путин всё делает правильно, нас скоро начнут уважать, – говорил папа.

Оля кивала, забыв о том, что по телефону не видно, кивает она или нет. Но отвечать голосом сил не было. Ей было всё равно, с чем соглашаться, – лишь бы эти разговоры быстрее закончились. И уступили место блаженной тишине.

– Ты молодец, что не высовываешься, – похвалил папа. – А то времена сейчас такие… Уволить могут. Лучше молчать.

Оля на миг встрепенулась, ощутив, будто в старой версии себя затанцевал электрический заряд: ей на короткое