Денис Иванов-Ковалёв Откровение

Звенящая тишина накатывала волнами, напевая на давно утерянном и забытом языке. Сквозь её мелодичную пелену прокралось первое и кроткое чувство – еле слышимо коснулась белой глади снежинка, вынырнув из бесцветной и слепой пустоты. За ней проследовала другая, третья… Казалось, снегопад мягко крался, не оставляя следов на бледном полотнище, выстланном повсюду. Шелест падающих снежных хлопьев был отчётливо различим на фоне поющей глуши. Наряду с ней он шептал, бессвязно и леденяще, но в то же время знакомо и ласково, успокаивая.

Второе чувство заявило о себе холодом. Но холодом необычным. Он согревал, приводил всё в движение, ощущаясь колким комочком. Шевельнувшаяся следом первая мысль была настолько неосознанной, что сразу потерялась где-то за снеговой завесой. Остальные хлынули бесконечным рассредоточенным потоком, мерцая, как снежинки, из-за чего сознание долго путало мысли со снежными хлопьями, хватая то те, то другие, однако постепенно приобретая странные формы.

Собрав все мысли в небольшую кучку или, можно сказать, сугроб, сознание вздохнуло ледяным ветром, затем принялось заново догонять и хватать разлетевшиеся от своего же вздоха мысли.

– Кто ты? – прозвеневший отчётливо голосок послышался сразу отовсюду, перепугав сознание, вихрем взметнувшееся до еловой лапы. Смахнув с неё снег, сознание затаилось на нижней ветке дерева, пропадающего верхушкой в блёклой дымке. Примостившись, задумалось.

– А кто ты? – неуверенные слова коснулись снежной глади так же тихо, как пушинки.

Проследовал переливчатый смех.

– Глупый, я – это ты. А ты – это всё. Разве не видишь? Оглянись.

Белая дымка отступила, обнажив обомшелые стволы елей, сквозь растопыренные лапы которых блеснули струйки ручья. Снежное полотно растворилось в мокрой прошлогодней листве, сплошь покрывающей склон, по которому каменными выступами спускалась к воде старинная разбитая лестница, наполовину ушедшая под землю. Над склоном повисли паровые облачка, а воздух, пропитанный сыростью почвы, огласили птичьи трели.

– Весна?

– Весна!

– Солнце?

– Солнце! – голосили птицы, порхая в вышине, где сплетались ветви сотен деревьев.

– Но… я не понимаю, – сознание метнулось птицей к ручью, приземлилось на шершавую поверхность камня, омываемого со всех сторон журчащей водой. Из отражения смотрела чёрненькая головка с умными бусинками-глазами и жёлтым клювиком.

Вспорхнув, птица подняла в воздух брызги и листья, что течением прибило к камню. С одним из этих листочков, почерневших, почти истлевших, сознание приземлилось на водную гладь и поплыло по течению. Позади остались сколы камней и валунов, один из которых был расколот надвое, точно великан сбросил его с моста, своды которого высились над низиной, где протекали воды.

– Теперь понимаешь? Ты – это всё, – снова знакомый голос. Говорила сама вода, звеня и играя среди каменных островков и стволов упавших деревьев.

Ныряя вместе с водопадиками, бьющими меж замшелых валунов, прочерчивая в слое ряски аккуратные ложбинки, плыло сознание, движимое лишь течением. А сверху глядели на него склонившиеся над водами древесные кисти, что, казалось, трепетали на ветру: «Ты – это всё, ты – это всё».

– Хорошо, – размышляло между тем сознание, – но… кто я?

– Тот, – прожурчали воды, – кого спросили «кто ты?». Чего ж тут непонятного?

– Ничего, если честно, непонятно… Можно я буду звать себя просто «я»? А тебя… Как мне называть тебя?

– У нас так не принято, – рассмеялись солнечные блики на водной глади, встрепенувшейся от пролетевшей мимо стрекозы. – Мы не зовём себя по отдельности… Только люди так делают.

– Люди! – я закружилось, вновь подхваченное течением. – Конечно, люди! Я помню, что связано с ними, но… не помню как.

– Люди называют меня Кристателькой, – улыбнулись сверкающей рябью воды, донеся одинокий листик до арки очередного каменного мостика.

– Может, так тебе проще будет освоиться.

– Кристателька… – задумалось я, пытаясь вспомнить хоть что-то похожее. А пока думало, налетевший ветер закружился в рыжеватых и золотистых хороводах, зарылся в слое осенних листьев и затих где-то под мостом.

– Ты ещё здесь, Кристателька? – обеспокоенным эхом встрепенулось я, вынырнув из-под шуршащего ковра.

– Я всегда здесь, – отозвались тонкие струйки, постукивающие по каменному каскаду, что вскоре терялся в россыпи валунов. Мох, облюбовавший стыки глыб и их покатые бока, зеленел на фоне поникшей череды деревьев, протянувшихся вдоль ручья по обе его стороны.

– Мне нужна твоя помощь, – я взмыло над петляющими очертаниями руслица Кристательки, – чтобы вспомнить… Вспомнить, кто я. Или кем я было когда-то.

– Я много чего помню и знаю. Но ничего конкретного о чём-то или ком-либо…

– Ах, точно, ты – всё… Но не по отдельности, – я понуро опустилось вместе с серебристым инеем на усеянную листьями водную гладь, покрыв ту тонкой ледяной корочкой.

– Но я знаю того, кто может помнить, – приободрила меня Кристателька, засверкав на солнце, выглянувшим из-за тусклого пригорка, сокрытого за ветвистыми плетьми. – Люди зовут его Адам. Иди вниз по моему течению и выйдешь на его бессменный пост.

– Он сторожит эти места?

– Когда-то сторожил. Лети с первыми холодами!

Я послушалось и, подхваченное ветрами, вдоволь осыпавшими скованную в лёд речушку снегом, поспешило по намеченному Кристателькой пути. Когда мостик, сгорбившийся над оледеневшим каскадом, пропал из виду, мимо пронеслись остатки очередной каменной переправы, обрушенной временем и утерянные в белёсых сугробах.

Приземлилось я у подножия возвышенности, где и нёс свою вечную службу Адам. И, видимо, нёс уже давно, так как врос в землю по самые уши, являя на свет только лик свой, застывший, как и устремлённый в вечность взор.

– Адам? Кристателька сказала, что ты можешь знать и помнить многое и многих. Помоги мне вспомнить, кто я!

Ничего не поменялось в выражении каменноликого великана. Даже узор бровей над впадинами тяжёлых век. Словно крепко спал исполин в мягкой снежной перине.

Несколько раз я повторяло просьбу, сдувало снежные шапки с макушки стража, заглядывало в пустые глаза – всё было напрасно, Адам безмолвствовал.

– Кажется, оглох наш Адам, – прорезались звенящие нотки. – Землёй уши забило, вот и не слышит теперь ничего…

– Кристателька? Это ты? Где ты?

– Я везде. Забыл? – малозаметным ручейком из-под головы Адама забил родничок и, прокладывая змееобразную канавку в снегу, заспешил к реке.

– Точно… – вздохнуло я, усевшись мхом на Адамову голову и задумавшись.

Вновь сошли снега, обнажив