Повести и рассказы писателей ГДР Том II

Вернер Бройниг. Август — волшебный месяц. (Перевод Л. Бару)

Трумпетер, или Петер Трум, идет себе да идет, бредет сквозь строй палисадников, цветников, коттеджей; они и справа, они и слева; воскресный вечер, то есть отдых, и люди любовно отполировывают свои машины. Из одной доносится музыка, именно о ней Ханна сказала, что это почти наверняка Бах. В палисаднике кто-то звал: «Беата! Беата!» Наступившая радиопауза подтверждала: отдыхать так отдыхать.

Идя по поселку, Трумпетер не спешил: тут есть на что посмотреть. Он возвращался с футбола и, конечно, мог сесть на автобус, но при этом поселок остался бы по левую руку, и Трумпетер отправился пешком — говорят, это полезно, — прошел всю Тельманштрассе, потом Ранштетские ворота и Розенхоф. Наконец через реку, лесом, Тайгой свернул в Нейштадт. Дорога за поселком красива, черепичные крыши убегают назад, и взору открываются сады. Над прибрежными лугами аромат тысячелистника и чабреца — его семена заносит из палисадников ветер. Одуванчики выкрасили луга охрой. Луга вздыхают.

Идет себе да идет — вот и платан на холме, привычная деталь его воспоминаний. Трумпетер хорошо знает то место у излучины реки, где стоит электростанция, это поистине райский уголок: великолепная арка моста, заросли ежевики, где справляют оргию все запахи лета. Трава, кусты — все свежее, в буйном цвету, такого в Нейштадте не увидишь. А кругом тишина и покой, только слышен стрекот кузнечиков и доносятся пьянящие запахи да ветерок с реки и дальних родников. Трумпетер перевел взгляд на реку, на ее едва колышущуюся поверхность, которую солнце дробило на сверкающие осколки: причудливый танец бликов, сказочный праздник света в честь прошлого — как давно это было, в ту пору ее длинные волосы ниспадали на плечи; идущее к концу лето полнилось чудом. Что ж, случай, если, конечно, верить в него. Но то было их первое чувство, и они расточали себя так, как это делают лишь в ранней юности или в самом конце жизни. Волосы Ханны на фоне зеленых прибрежных лугов. Первозданная тишина и фантастические закаты. Август — волшебный месяц, который не портило ничто: ни сумрак их тесной меблированной комнаты, ни поселок, ни даже равнодушие тех, кто никогда не жил в трехметровой клетушке — окна на север, первый этаж, сварливая хозяйка.

Пройдя мост, он пересек прибрежье и углубился в лес. Стало прохладнее, потянуло палым листом, прелью — как всегда в этих местах. Только что все вокруг было полно самых дерзких обещаний, и вдруг все изменилось. Земля стала неровной и от близости реки топкой. Тропа еле заметна, но она выводит к удивительной красоты полянам, которые буйно поросли некошеными травами и выродившимися хлебами; едва ли кто знал, что так близко от города водятся косули, но тут и впрямь, было бы время, можно подстеречь их. И они встречали косуль, и зайцев, и серых куропаток, и, конечно, белок, и еще каких-то диковинных жучков, изящных стрекоз, лесных мышей и маленьких ежиков, а однажды они натолкнулись на колонию бобров — в тот год их сынишке стукнуло семь, а девочке пять лет. Свой лес они передали в наследство сыну. Не удивительно, что ему никогда не влетало, когда он возвращался оттуда весь в грязи.

Тогда они уже жили в двухкомнатной квартире в Рола, на другом конце города, но по-прежнему приезжали сюда, реже, правда, но приезжали. А потом начали строить Нейштадт. В последний раз Трумпетер смазал свой токарный станок, чтобы сменить его на экскаватор. Теперь поселок и лес оказались между строительством и городом, косули исчезли, но они вернутся, сказал Зальцман, пусть только достроят Нейштадт. Что ж, возможно, они и вернутся в свое царство, когда в нем опять воцарится тишина. Уже тогда Трумпетер говорил: «Дети будут все делать ловчее вас».

Итак, лес, а еще кусок незастроенной пустоши. Пустошь, или Тайга. Строительная площадка, или просто пространство. Белый, охряный, сероватый, кирпично-красный виднелся Нейштадт.

Вздымался вверх, тянулся вширь, отражался в застекленных фасадах город, где пока только две школы, один высотный дом, клуб, кино, четыре детских сада и ни одной церкви. Придет время, и нужно будет решить что-то с кладбищем. Но церкви в городе не будет. Зато будет хорошая библиотека, и спортплощадка в придачу к бассейну — этот уже построили, — и деревья, много деревьев, если они пойдут в рост, конечно. Деревья — это тебе не дома. С этим придется повозиться. Ибо площадка для игр хороша, но где играть нам, взрослым? Трумпетер об этом и говорит.

Мимо магазина налево, и поликлиника остается справа, а впереди встал дом среди чахлого газона, они засевали его весной. Над двумя порталами архитектурные излишества, они же — произведения искусства, зато лифт жужжит безотказно. Приятно нажать кнопку и очутиться в собственной квартире. Тут вообще все приятно, в этом квартале девятнадцать, в корпусе номер один, для которого они собственноручно рыли котлован и коллекторную шахту. Вот и двенадцатый этаж, он всегда мечтал жить высоко, как оно и положено рабочему подземных сооружений. Сына дома нет, он в бассейне. Дочь у подружки. Ханна сидит на балконе, перед ней на столе груда тетрадок, из кухни доносится запах кофе. Пройдя в ванную, Трумпетер встал под холодную струю, потом сунул ноги в домашние туфли. В трубах урчало. Наконец-то Ханна. Уже приготовила чашки, на полу кофейник, сахарница на перилах, и Ханна задает вопрос, который повторяется дважды в месяц: какой простодушный голос, а может быть, не совсем? Трумпетер отвечает:

— Два-ноль.

— Надеюсь, в нашу пользу?

— В их.

А в чью же еще? И будто он ходит туда ради счета. А может, она все же подсмеивается над ним? Трумпетер обычно говорил: собираясь забить гол, наша команда сообщает об этом противнику по телефону.

Сегодня же лучше промолчать. Проигрывать тоже нужно уметь. Даже если это случается три раза кряду. Золотые слова, хотя, правду сказать, мало кому это удается. Легче всего мы переносим неудачу противника, тут уже ничего не поделаешь.

Итак, на столе кипа тетрадок, а рядом ребячьи рисунки размером в почтовую открытку, и на всех один адрес: Государственная тюрьма, Афины, Греция. Цветы Теодоракису. Ученики Ханны рисовали их на уроках, а многие еще и дома. Вышло по полдюжины чуть ли не на каждого. Итого на школу — полтысячи. Наплевать, как поступит с открытками этот Паттакос или кто-нибудь из его клики, главное, дети рисуют их, а в Греции их будут получать. Каждый день, и все разные. Очень красивые и чуть наивные. Цветы против тюремных решеток. Других людей, не Паттакоса, это определенно заставило бы задуматься. Итак, у Ханны еще куча работы. Но