вдруг кукловод видит, что на самом деле это Берт машет косой и весело кричит: «Все думаешь? Ну-ну!» И уже последняя нить отчаянно звенит, натянутая до предела, а жуткая коса замерла, словно в раздумье, и Фео не в силах отвести взгляд от языков пламени, безумно пляшущих на отведенном в замахе остро отточенном лезвии…

Старик проснулся и открыл глаза.

Светало. Было холодно и очень хотелось есть. Огонь в очаге погас, но даже в полутьме хижины Фео видел, как марионетки улыбаются ему полустертыми нарисованными ртами. Он слабо улыбнулся в ответ. Странно. Сколько лет они вместе? Почти полвека… За это время самые разные люди прошли сквозь его жизнь и покинули ее, не оставив почти никакого следа в слабеющей памяти. А эти игрушки по-прежнему с ним, и будут с ним до конца.

Нет, не игрушки, сказал себе старик с мягким упреком. Они никогда не были для него игрушками. Никогда. Он всегда любил их, как живых. А они…

Фео засмеялся и тут же закашлялся, судорожно схватился за грудь, будто желая избавиться от раздирающего горло приступа, но, прокашлявшись, снова стал смеяться. Берт – глупец! Ему никогда не стать мастером, даже если старый кукловод будет ползать у его ног на коленях и стирать рукавом пыль с его сапог! Куклы Фео были живыми, потому что он изо дня в день, из года в год вкладывал в них свою душу. Марионетки Берта всегда будут мертвыми, потому что животворящая сила человека не коснулась их бездушной деревянной плоти.

Тебе не понять этого, Берт, думал мастер, ты привык тянуть соки из своих кукол. Ты безжалостно выжимал из них остатки жизни, вместо того, чтобы подарить им свою, тебе нужно было родиться сборщиком налогов, но не отцом марионеток. Тебя спасают только человеческая глупость, жадность и сластолюбие. Но когда-нибудь люди поумнеют, Берт, они обязательно поумнеют, думал старый кукловод, и тогда никто не захочет смотреть на тот свиной хлев, который ты по своему скудоумию называешь жизнью. Жизнь не такая, Берт, она не может быть такой, она не должна быть такой. А если нет – провались она пропадом вместе с тобой и тебе подобными!

Надо уходить, подумал Фео. Здесь не заработать и не прожить. Но куда можно уйти с одной медной монеткой в кошельке? Пойти к Берту? Не насовсем, на время, только на самое маленькое, короткое время…

Старик отчаянно стиснул кулаки. Нельзя. Молодой кукольник обязательно заставит его играть новыми марионетками, а они мертвые! Как он возьмется за нити, на концах которых – висельники? Нет, конечно, я мог бы вдохнуть в них жизнь, думал старый кукловод, мог бы, но… я слишком стар, чтобы заводить себе новых детей. Если Берт станет умнее, он сам сделает это. Если же нет… Что ж, мало ли в мире мертвого дерева? Больше ли, меньше – какая разница?

Нужны деньги, чтобы уехать отсюда, как можно дальше, туда, где нет крикливых бесстыжих кукол, где люди еще не отупели окончательно. Но как? Просить – стыдно, красть – грешно. Надо было что-то придумать, нечто необычное, но приемлемое. Может, сыграть разок, как Берт? Всего лишь раз, заработать денег, уехать и все забыть. Фео возбужденно усмехнулся. А что! Разве он не сможет? Сможет, да еще как! Он-то знает все тайные пружинки человеческой души, в том числе и темные, он сумеет на них нажать так, чтобы приковать скотоподобную часть зрителя к своему зрелищу, он столько выжмет из их толстых кошельков!

Старик поспешно поднялся и замер. Тонкая милая принцесса Алель, чуть склонив головку, печально смотрела на него большими нарисованными глазами. И Фео понял, что погиб, и выхода у него нет. Ну не мог он из этой светлой и чистой марионетки сделать похотливую мартышку! Не мог он предать все, во что так свято верил, предать своих кукол, которых сам же учил добру и справедливости! Не мог.

Надо было искать другой выход.

И кукловод вспомнил, как когда-то давно в своих спектаклях зло и ядовито высмеивал сильных мира сего. Это было небезопасно, но народ такие представления любил. Жители городов и деревень, обычно дрожащие перед самым мелким чиновником, с довольным хохотом встречали насмешки, нацеленные во власть, и охотно платили за полученное удовольствие. Правда, после того, как насмешников такого рода королевская стража стала вылавливать по дорогам, городам и ярмаркам, Фео подобные спектакли прекратил, справедливо рассудив, что лучше сохранить голову и ремесло, чем потерять и то, и другое.

Они забыли, думал старик, снимая кукол со стены и бережно укладывая их в корзину, забыли, как можно смеяться над сильными. Ну, ничего, ничего. Он им напомнит!

Фео вышел на ярмарку, которая, несмотря на ранний час, уже проснулась и наполняла окрестности людским гомоном. На последнюю монету старик купил кусок хлеба и сразу съел. Все силы, бормотал он, возвращаясь домой, мне нужны сегодня все силы.

У самой хижины кукловод вдруг остановился. На мгновение ему показалось, что перед ним мелькнула знакомая серебристая нить. Фео тряхнул головой, настороженно осмотрелся. Ничего.

Солнечный луч, подумал он, всего лишь солнечный луч. Надо больше спать.

Потом он устанавливал шаткую переносную сцену на своем обычном месте, отбирал и готовил кукол для предстоящей им роли. А ведь мальчишка не дерзнет, думал он, ни за что не осмелится поднять голос на власть. Еще бы! С теми, в чьих руках сила, надо дружить, им надо угождать без конца. Слабо тебе, Берт? Да, слабо!

Но вот кукловод взял в руки деревянные, скрепленные крест-накрест дощечки, и представление началось.

Сначала прохожие по привычке пробегали мимо. Потом один остановился, прислушался и придвинулся поближе. За ним второй, третий. Ну, а где трое, там и толпа наберется. Вскоре перед сценой яблоку было негде упасть. Все завороженно слушали, как старый кукловод бесстрашно высмеивает и поносит сиятельных городских вельмож. Мужчины посмеивались, многозначительно переглядывались, подталкивали друг друга, шептались и запускали пальцы в кошельки, чтобы вознаградить мастера за смелость. Уже брызнули в сторону сцены первые монетки…

А Фео был в ударе. Слишком многое зависело от этой игры, он чувствовал особое вдохновение и играл замечательно. Пальцы его порхали над сценой, тонко чувствуя малейшие движения деревянных существ, голос мастера звенел, и даже привычный кашель сдался, отступил и не мешал представлению. Кукловод видел собравшихся зрителей, их довольные азартные лица, и радовался своему успеху, как ребенок. Он пел, шутил, смеялся, с быстротой молнии менял героев, декорации, и он… несколько раз упомянул имя герцога.

В какой-то момент старик почувствовал неладное, поднял голову и остолбенел. Куклы в его руках безжизненно повисли.

Народ расходился. Нет, не расходился – разбегался. Кто-то действительно удирал,