Элиз Вюрм Тебе

Воланду

Люблю и плачу, умирая

Прольюсь в тебе слезой

Пусть звездный мир себя свершая

Зовет тебя со мной

Люблю и плачу, умирая

Но где судьба

Фантаны рая, и ад передо мной

Летим с тобой сквозь клочья дыма – две падшие звезды!

Под нами грешный мир пылает

Над нами свет судьбы

и вечная любовь

Люблю и плачу, умирая

Судьба зовет с собой

Горит любовь, не умирая

Прекрасная как боль

Эдит Пиаф

Чуть охрипшая и заблудшая,

Пела девушка, грошек ждущая.

Дождь накрапывал – мокла улица,

И Воробушек горько хмурился —

Над собором Нотр-Дам де Пари,

Ангел любви не спал до зари.

Дракул и Христос

Ну, вот дорога, дом, висящий крест.

Толпа зевак мечтающих о чуде.

А вот и двое; Дракул и Христос.

Один в огне, другой – в хламиде грубой.

– Куда ты вдруг? – изрёк «изящный» друг.

– А ты куда? – спросил вдруг, обнаженный.

– Моя дорога в ад, но там приятен круг;

вокруг друзья и выпить можно много,

а ты один и смертен твой удел.

И крест тяжел, и вряд ли будет чудо.

Но над толпою голос прогремел: из праха созданы, пусть в прахе и прибудут!

Осень

Колдунья мать и дети колдунята

В старинном парке рассыпают злато.

Как осени дары горит листва берез,

И плачет сердце, скоро уж мороз.

А на морозе слезы как хрусталь,

В высоком небе неизмерна даль,

И годы что ушли давным-давно,

Как старый фильм про первую любовь.

Любимый

Не украла, не убила, не просила,

Просто так взяла и все забыла.

И жива, жива моя звезда,

но, а ты забытый навсегда.

Так забытый, что кричу ночами.

Так любимый, что не для печали,

и для слез желанья больше нет,

ну, прощай, ищу другой рассвет.

…Ужаснее на свете

Нет подлости ужаснее на свете,

Чем подлость губ целующих распятье.

И в сердце рана, и в груди обман.

Жизнь человека соткана из тайн.

Есть тайна в теле, тайна у судьбы.

Безмерно горе; вечно мы грешны!

А Бог-судия не дремлет и речёт: не согрешишь,

прощенья не найдешь!

Петербургу

Я в сером дождике,

Мосточек – хрупкий лёд.

И старый дом на Мойке безответный.

Скрипит фонарь, трамвай спешит в депо.

А я как птица жадно жду рассвета.

Борису Пастернаку

Японский веер даме подарю.

И на гитаре парочку аккордов,

Из хрупких нот мелодию одну,

Создам, как гений, и уйду довольный.

И долго буду, в лужах отражаясь,

С луною вместе возникать, я таять.

Модильяни

Кривая линия, и сорван белый блик.

Тускнеют краски чёрные на белом.

И не понятен призрачный язык,

Но тянет сердце к женщине с портрета.

Краски разбросаны в небе,

а на земле – темнота.

Холодно гулко и нервно…

Жизнь как кусочек холста.

Подражание А. Вертинскому

В старинный порт прибудут корабли,

и китайчонок встретит у причала.

В далеком дне столетия прошли,

мне не понять конца, но где начало?

Но я там был и руку целовал

прекрасной даме в призрачной вуали.

Моя судьба не встретила меня –

все корабли застыли у причала.

Любовь, любовь как сон, как крик, как явь.

Она везде как жизнь между огнями.

Огнем судьбы согрею ли себя?

В огне надежд, не сгину ли в печалях…

Я не пою себе, и вам я не спою.

Оборвана струна, и голос мой простужен.

Но где-то там оставлен на земле

мой след бессмертный в дочери и внуке.

Разбитый патефон, скрипучий как оркестр.

Забытых звуков тайное томление.

А эти розы подсказали мне

сладчайший запах моего творенья.

Сакура

Подари мне цветы, моей сакуры нежной,

Лепестки её слез розовато-безбрежный.

Ту весну, что была, вновь ударила осень.

И торчит в тишине ствол устало замерзший.

И вот опять

И вот опять приходишь ты ко мне,

Скажи, зачем? Ты далеко, во сне.

За гранью слез, где властвует лишь Бог,

Ты там, я – здесь, не перейти порог.

Не видно глаз, и тела нет совсем,

Бессмертен дух, и больше нет проблем.

Забудется совсем лицо твое.

Меняется погода… вот и все.

Любить

Любить, любить… да разве все равно:

Кого и где, за что и почему?

Да просто так!

В открытое окно как Маргарита, сигануть во тьму.

И к Мастеру лететь назло судьбе,

любить, как жить, и так же умереть.

На волю

На волю сердце моё, на волю…

Видишь, за гранью синих небес,

мальчик-мужчина плачет о доле,

Той, что была, и которая и есть.

Сердце моё, утешенье не свято,

Только душа осознает полет…

Вот и пришло наше время для клятвы

и для креста. А прощение не в счет…

Простила

Я простила себя, отпустила грехи,

Все, что, были со мной тяжелы и легки.

Прислоняясь к ветрам, стала пеной морской,

Я теряла себя, обретая покой.

Клоун

Клоун мой, клоун, старый проказник

Яркое платье испачкано в краске.

Нос отвалился и уши опали,

Ты оказался в смертельной опале.

А и всего-то два слова сказал:

«Голый король» – и навеки пропал.

А королева смеялась до слёз

Ночью ей снился сказочный мост

Юный король звал ее под венец.

Каждому – «Всуе», и сказке конец.

Памяти Марины Цветаевой

Ты о любви мне расскажи,

Моя далекая…

Как белый снег сияет одиноко,

И по снегу как будто бы следы.

Я знаю, знаю, то была не ты.

Там шла любовь…

И затерялась в поле.

Осталась доля от неё, лишь доля.

А день, какой был, синий-синий.

Земля ждала внезапных бурных ливней.

А как любовь?

Как чудо хороша!

Мадонна Литта кормит малыша.

Ад

Не веря дням, сквозь нищету страстей,

Ты в глубине, как в памяти моей,

Но в глубине живет твой аромат:

мужское тело, брошенное в Ад.

Твой Ад на вкус как старое вино,

я пью его, не высыхает дно.

Мой демон

Мой демон вдохновенья у камина,

Горит свеча смолой из тайных слёз.

Над крыльями летящих херувимов,

Чернеет ночь и вечно плачет дождь.

И женщина в багрово-алом платье,

Невеста Гения и Демона, вдова,

Возносит миру страшные проклятья.

Все прах и тлен. И страшные слова…

Птица

Так беззвучно пела птица:

Золотая, голубая…

Может, то была синица,

Или весточка из Рая.

Может ангел припозднился,

Весть сказать мне о любви.

Улетел, как небылица,

Лишь остались воробьи.

Господу

Не сожалеть, не плакать, не смириться,

Открыв окно, вдохнуть ночной покой,

И первый дождь и слезы на ресницах,

Забыть про жизнь и вновь глотнуть ее.

Так сладко, Господи! Испить до дна, до капли

Весь аромат божественной души,

Благословлять тебя и верить в это счастье,

И только жить и жить, и верить в жизнь!

Любимому

Сладкий мой, сладкий, нежный мой, нежный…

Спит непроглядно, дышит небрежно,

Словно душа его где-то