Генрих IV

ВЕЛИКИЕ ЛЮДИ В ДОМАШНЕМ ХАЛАТЕ

Пословица гласит, что великий человек не бывает велик в домашнем халате.

Как и у всех прочих пословиц, у этой пословицы, пользу­ющейся большой известностью, есть своя правдивая и своя ложная стороны. Ведь если привычки его личной жизни изучит наблюдатель, который увидит величие за простотой, поэзию за прозой, идеал за реальностью, то, возможно, великий человек покажется еще более великим. Правдивость изображения, с нашей точки зрения, это не могила, в которой исчезает чело­век, а, напротив, пьедестал, на которой высится его статуя.

Ну а пока, поскольку нам ясно, что история, будучи истин­ной ханжой, почти всегда рисует нам героев в их парадных одеяниях и стыдится показать их в домашнем платье, мы попы­таемся с помощью некоторых наблюдений, позаимствованных у лакеев названных героев, заполнить пробел, оставленный историками.

Мы предпочитаем иметь дело со статуей, которую можно обойти кругом, а не с барельефом, вмурованным в стену.

Начнем с Генриха IV, и, если эти очерки будут иметь успех, мы отважимся дойти в одну сторону от него до Александра Македонского, а в другую — до Наполеона.

Алекс. Дюма.

 I

Генрих IV родился в По 13 декабря 1553 года.

Он был сыном Антуана де Бурбона, потомка графа де Клермона, шестого сына Людовика Святого. Этот Антуан де Бурбон был весьма выродившимся потомком: довольно ничтожный человек, он то и дело из католика превра­щался в протестанта, а из протестанта — в католика. Он случайно оказался католиком, когда его убили во время осады Руана; из этого следует, что убил его гугенот.

Каким образом он был убит? Ответ на эту своеобраз­ную историческую загадку дает его эпитафия.

Вот она:

Знай, друг-француз, лежит здесь некий князь:

бесславно жил он и почил молча...^[1]

Поищи рифму, любезный читатель: право, найти ее нетрудно.

Но вот кто-кто, а мать нашего героя, Жанна д'Альбре, была женщина решительная и властная! От своего отца, Генриха д’Альбре, она унаследовала Наваррское королев­ство; став владычицей этого королевства в 1562 году, она в 1567 году ввела в нем кальвинизм. Заманенная в Париж, ко французскому королевскому двору, под предлогом свадьбы ее сына и Маргариты Валуа, она скончалась там за два месяца до Варфоломеевской ночи, отравленная, как говорили, с помощью пары надушенных перчаток, которые подарила ей Екатерина Медичи.

Дядей Генриха IV был милейший принц Конде, бли­стательный ветреник, которого убил в битве при Жар­наке барон де Монтескью и который всю свою жизнь являлся любимцем женщин, хотя и отличался весьма малым ростом и был чуточку горбат.

О нем сочинили следующее четверостишие:

О юный принц, ты так хорош,

всегда смеешься и поешь,

И с милой весело шалишь;

Храни Господь тебя, малыш!^[2]

Кроме того, Генрих IV был внучатым племянником большого ребенка, портившего все, то есть Франциска I, самого блистательного хвастуна во Фран­ции.

Он был внуком восхитительной Маргариты Наварр­ской, никогда не знавшей, католичкой она была или протестанткой.

Жанна д'Альбре находилась в Пикардии вместе с Анту­аном де Бурбоном, губернатором провинции и коман­дующим войском, сражавшимся против Карла V, когда она догадалась о своей беременности. Эту новость она тотчас сообщила своему отцу, Генриху д'Альбре, королю Наварры, и он вызвал ее к себе.

Простившись с мужем, она покинула Компьень, пере­секла всю Францию и 5 декабря 1553 года прибыла в По, в Беарн.

Жанна ехала туда не без волнения. Ее отец имел любовницу, весьма склонную к интригам женщину, и поговаривали, что Генрих д’Альбре составил завещание, благоприятное для любовницы и неблагоприятное для дочери.

Через день после своего приезда Жанна отважилась заговорить с отцом об этом завещании.

— Хорошо, хорошо! — ответил он. — Я покажу тебе завещание, когда ты покажешь мне своего ребенка, но сделаю это при одном условии.

— Каком же? — поинтересовалась Жанна.

— Чтобы не производить на свет ребенка плаксивого и хмурого, ты будешь все время, пока будут длиться роды, петь мне какую-нибудь песенку.

Так и было договорено.

Тринадцатого декабря, то есть на девятый день после своего приезда, Жанна ощутила первые родовые схватки.

Она тотчас послала за своим отцом, но попросила не говорить ему, о чем идет речь.

Король вошел в покои дочери и услышал, что она поет.

— О, прекрасно! — воскликнул он. — Похоже, это начинается, и я вот-вот стану дедом.

Даже во время самых сильных схваток Жанна не пре­рывала своей песни: она родила, напевая. И потому было замечено, что, в противоположность всем прочим детям, которые явились на свет плача, Генрих IV явился на свет смеясь.

Едва ребенок вышел из лона матери, король удостове­рился, что это был мальчик. Он тотчас побежал в свою комнату, взял завещание, хранившееся в золотом ларце, и отнес его принцессе; отдавая ей ларец одной рукой, другой он взял ребенка и произнес:

— Дочь моя! Вот это — ваше, а это — мое.

И, оставив золотой ларец на постели, он унес мла­денца, положив его в полу своего халата.

Придя в свою комнату, он потер ему губы долькой чес­нока и дал ему выпить из золотого кубка глоток вина: по словам одних, это был кагор, а по словам других — арбуа.

Генрих д’Альбре прочел роман «Гаргантюа», изданный за восемнадцать лет до этих событий.

При одном лишь запахе вина ребенок, как и говорил Рабле, принялся сонно покачивать головкой.

— О! — воскликнул дед. — Мне кажется, ты будешь настоящим беарнцем.

На гербе Беарна изображены две коровы. И потому, когда королева Маргарита, жена Генриха, родила Жанну д’Альбре, испанцы говорили: «Чудо! Корова произвела на свет овцу!»

— Чудо! — в свой черед вскричал Генрих Беарнский, лаская внука. — Овца произвела на свет льва!

Лев явился на свет с четырьмя резцами — двумя верх­ними и двумя нижними. Он кусал грудь двум своим пер­вым кормилицам так сильно, что покалечил их. Третья кормилица, славная крестьянка из окрестностей Тарба, отвесила ему, как только он попытался сотворить нечто подобное, такую крепкую оплеуху, что излечила его от привычки кусаться.

У него было восемь кормилиц, и он отведал восемь разных видов молока. Это объясняет многие противоре­чия его жизни, если предположить, что пища влияет на формирование характера.

Он имел еще двух кормилиц, кормилиц духовных, если можно так выразиться.

Это были Колиньи и Екатерина Медичи.

Он мало позаимствовал у него и многое — у нее.

Именно ей, главным образом, Генрих IV обязан той