центурион, – видел, нет?

– Видел, – как от назойливой мухи отмахнулся Козорезов.

Это известие явно обрадовало младшего командира. На его грубом обветренном и загорелом до бронзы лице появилось нечто вроде улыбки.

– И куда этот парень направился? – Решил уточнить он.

– В Рим пошёл, – всё так же не глядя ответил писатель, махнув рукой в сторону стены и окна, справа от себя.

Проводив взглядом небрежный жест, голова перестала улыбаться. На лице появилось озабоченное, но без сомнения решительное выражение:

– Успеем ещё, – прохрипела голова, – догоним.

Голова убралась, а из коридора стали доносится короткие, как лай овчарки, команды на латыни и пронзительный звук походной трубы. В следующую минуту между Валерой, восседавшим на диване, журнальным столиком с ноутбуком и противоположной стеной гостиной колонной по двое, бряцая безукоризненно подогнанной и начищенной амуницией, в направлении предполагаемого Рима прошествовал отряд легионеров. Вслед за гладиатором, они скрылись в стене.

А сюжет всё не приходил. Да и как ему было прийти, когда вокруг царил настоящий бедлам, покачал головой писатель. Он решительно поднялся и, сделав несколько шагов, быстро закрыл дверь из коридора. Хватит, злорадно подумал он, расходились тут. Баста! Это вам не Аппиева дорога. Хотите в Рим? Покупайте билеты в Alitália и будьте здоровы. А здесь, понимаете ли, творческий процесс ожидания прихода сюжета!

Кстати о «приходе», вдруг осенило Валеру, а не вернуть ли все параметры к исходной позиции? Надо с точностью до рюмки повторить вчерашний вечер до момента озарения! И тогда заблудившийся где-то в похмельных далях сюжет непременно должен найти дорогу домой, вернуться. Он не может не вернуться! Как там в школе учили: если при повторении эксперимента в точности соблюдены все первоначальные исходные условия, то и результат повторного опыта окажется идентичен первому. Эврика!

Козорезов вихрем промчался к холодильнику на кухню, распахнул дверцу и бережно изъял с полки заветную плоскую бутылку зелёного стекла. Посмотрел на просвет. Загустевшая, одинаково крепкая и сладкая жидкость заполняла собой не более четверти тары. Этого для повтора явно было маловато. Он рысью бросился к вешалке и принялся нетерпеливо рыться в карманах куртки, безжалостно выгребая всю оставшуюся наличность. Хотя и понимал уже, что в лучшем случае наскребёт на бутылку бюджетной водки. Денег на дорогущую «Бехеровку» после вчерашнего пиршества у него просто не осталось.

Однако, надежда умирает последней, и Валера, распахнув стенной шкаф, взялся за зимнее пальто, в карманах которого, чем чёрт не шутит, с зимы могло заваляться несколько купюр и мелочи.

– Бог в помощь, – прозвучал у него за спиной тихий, и как казалось, чрезвычайно грустный голос.

Козорезов, продолжая выворачивать наизнанку все полости пальто, глухо предостерегающе зарычал, как дворовый пёс, которому внезапно помешали откапывать давно припрятанную кость. Но выяснять, кого там снова к нему в квартиру занесло, ему решительно было некогда, ибо сюжет уходил всё дальше, и надежды вернуть его таяли с каждой минутой, а то и секундой.

– Увы, – голос явно совершенно расстроился, послышался глубокий тягостный вздох, полный неизбывной внутренней муки, – но там у вас ничего нет.

– В Рим туда, – не глядя махнул писатель рукой в сторону комнаты.

– Я проверял. Ничего, – в голосе послышались слезливые нотки.

При этих словах Валера застыл в позе статуи вора-карманника. Но в следующее мгновение мысль о том, что некто рылся в его пальто, да ещё не где-то в общественном месте, а прямо у него дома, взбесила его на столько, что он вновь ожил и, резко обернулся. Его взгляд, подобно боевому лазеру, мог бы сокрушить сейчас любую броню, но упёрся в нечто совсем уж несуразное даже на фоне хрипатого центуриона.

Перед ним стоял оборванец, явно давно не бывавший не только в бане, но даже в простом душе. Одет пришелец (если это можно было именовать столь благородным словом – одежда) оказался в грязные тряпки, когда-то в далёком прошлом представлявшие из себя тунику, до совершенного непотребства разбитые сандалии, а плечи кутались в, по всей вероятности, украденную у какого-нибудь пастуха, вонючую козлиную шкуру.

Лицо незнакомца оказалось под стать его наряду. Было оно давно не бритым и не мытым, уголки губ безнадёжно опущены, как и кончик мясистого носа. Спутанные грязные волосы, не давали возможности определить ни их первоначальный цвет, ни фактуру. И только в невероятно голубых глазах ещё таился живой блеск. В общем, счастливым незваный гость никак не смотрелся, да таковым и не был.

– Я мог бы вам одолжить, – незнакомец протянул руку, на повёрнутой кверху ладони лежали несколько тёмных кружков, – только боюсь драхмы у вас здесь не в ходу.

– Серебро? – Хищно прищурился Валера, прикидывая, возьмут ли в ломбарде древние монеты.

– Серебро, – легко согласился пришелец, – только в ломбард с ним нельзя.

– Почему? – Удивился Козорезов, уже потянувшийся было за старинными кругляшами.

– Нельзя, – с грустью в голосе повторил гость, – они полицию вызовут. Те начнут разбираться, откуда, мол, артефакты. Решат, что вы курганы незаконно раскапываете. А как вы невиновность докажете? Сообщите им, что монеты вам древний грек лично вручил?

– Так и есть же, – кивнул Валера.

Оборванец безнадёжно махнул свободной рукой, покачал грязной головой и спрятал свои драхмы куда-то за пазуху.

– Тогда и вовсе нипочём не отстанут. Упекут в палату номер шесть. Говорить правду, дорогой Валерий, конечно, легко и приятно. И в этом я согласен с героем одного из ваших классиков. Но далеко не безопасно, в чём тот же герой, как известно, убедился на собственной шкуре очень скоро. А сюжет тем временем сгинет безвозвратно.

Оба замолчали. Как пишут в таких случаях и классики и начинающие – повисла звенящая тишина. Козорезов смотрел на грека, грек смотрел на Козорезова.

До Валеры медленно, учитывая всё ещё воспалённые после вчерашнего мозги, но дошло, что этот субъект как-то причастен к исчезновению его ненаписанного шедевра, или знает, куда тот подевался. И это надо было срочно разъяснить. Но гнать лошадей не стоило, а то сбежит в Рим вслед за гладиатором и ищи-свищи. Подойти к допросу следовало аккуратно и методично. Начнём с самого простого, решил он, и без нажима, даже, можно сказать, дружески спросил незнакомца:

– Слушай, мужик, а ты, собственно, кто такой?

Тут на его глазах произошло чудесное преображение. Оборванец приосанился, выпятил грудь и даже, как показалось, увеличился в размерах. Хоть он и не стал чище и опрятнее, но, вне всякого сомнения, выглядел теперь