свой стул еще чуть поближе к моему. Снизу от реки поднимались теплые испарения и окутывали нас, словно защищая от прохлады ночи.

— Когда Гретхен и мои младшие девочки остались без матери, — говорил он едва слышно, наклонясь вперед и глядя куда-то вдаль, за широкую зеленую реку, — когда мы остались одни, я вернулся сюда, в горы. Я не мог оставаться в Норфолке, я не мог жить в Балтиморе. Здесь было единственное место на земле, где мне удалось обрести покой. Гретхен тоскует по своей матери, но никому из вас не понять, что все это значит для меня. Ее мать и я, мы оба родились здесь, в горах, и прожили здесь почти двадцать лет. Потом, когда она покинула нас, я стал переезжать с места на место в безрассудной надежде, что смогу позабыть. Но я ошибался. Да, конечно, я ошибался. Не может человек позабыть мать своих детей, даже если он знает, что никогда больше ее не увидит.

Гретхен тесней прижалась ко мне, и я не мог отвести глаз от ее профиля в четком обрамлении темноты. Река неслышно притаилась внизу, но теплый воздух, поднимавшийся оттуда, все время напоминал мне о ней.

Отец Гретхен еще больше наклонился вперед, руками упершись в колени и словно высматривал кого-то на дальнем берегу реки, на вершине горы, вздымавшейся над нею. Луч света из приоткрытой двери лег поперек его лица, и немигающие глаза заблестели. Две слезы, точно осколки звезд, скатились по щекам, обожгли задрожавшие руки и исчезли.

Но вот он встал, по-прежнему не говоря ни слова, и направился к двери. Его огромная тень накрыла нас с Гретхен, когда он на мгновенье задержался на пороге. Я оглянулся на него, но мой взгляд скользнул мимо, а в следующее мгновение он уже скрылся в доме.

Гретхен еще тесней прижалась ко мне, стискивая пальцами мою руку, и стала водить щекой по моему плечу, словно хотела стереть с нее что-то. Шаги отца постепенно затихали в доме и скоро затихли совсем.

Где-то внизу, в долине, промчался над рекой скорый поезд, лязгом и свистом прорезав ночную тишь. Замелькали в темноте освещенные окна, заплясали, точно огни северного сияния, отсветы на широкой зеленой реке, и звенящее эхо стального грохота раскатилось по громадам гор.

Гретхен дрожащими руками стиснула мою руку.

— Ричард, зачем ты приехал сюда, ко мне?

Голос ее потерялся в последних отголосках звенящего металлического эхо.

Я обернулся к ней, думая встретить ее взгляд, но она смотрела не на меня, а куда-то вниз, в долину, где катила свои теплые воды река. Она знала, зачем я приехал, но хотела услышать это от меня.

А я теперь уже не знал, зачем я приехал. Мне нравилась Гретхен, и я желал ее, как никогда не желал ни одной женщины. Но я уже не мог сказать, что я люблю ее, теперь, когда я услышал, как говорил о любви ее отец. Услышав, как он говорил о матери Гретхен, я пожалел, что приехал. Я знал, что Гретхен готова отдаться мне, потому что она меня любит, но мне нечего было дать ей взамен. Она была красива, очень красива, и я желал ее. Так было раньше. Но теперь я знал, что никогда больше не смогу подойти к ней с теми мыслями, с которыми я сюда ехал.

— Зачем ты приехал, Ричард?

— Зачем?

— Да, Ричард. Зачем?

Я закрыл глаза, но все так же мерцала передо мной звездная россыпь огней в долине, и все так же веяло теплом с реки, струившейся внизу, и так же ласково было прикосновение пальцев Гретхен к моей руке.

— Скажи мне, Ричард, скажи, зачем ты приехал.

— Не знаю, зачем, Гретхен.

— Если бы ты любил меня так, как я тебя люблю, Ричард, ты бы знал.

Пальцы ее дрожали в моей руке. Я знал, что она меня любит. Я в этом не сомневался с самого начала. Гретхен любила меня.

— Может быть, я напрасно приехал, — сказал я. — Да, это была ошибка, Гретхен. Не надо было мне приезжать.

— Но ведь это только на один вечер, Ричард. Завтра рано утром ты уедешь. Неужели ты в самом деле жалеешь, что приехал даже на такое короткое время?

— Я не жалею о том, что я здесь, Гретхен. Но мне не надо было приезжать. Я сделал это не подумав. Я не имел права приезжать сюда. Только когда любишь друг друга…

— Но хоть немножко ты ведь меня любишь, Ричард? Ты не можешь любить меня и вполовину так, как я тебя люблю, но почему ты не хочешь сказать, что все-таки ты меня немножко любишь? Мне тогда легче будет после твоего отъезда, Ричард.

— Не знаю, — сказал я, чувствуя, как меня охватывает дрожь.

— Ну, пожалуйста, Ричард…

Все еще держа в свои руках ее руки, я привлек ее ближе. И вдруг словно что-то нашло на меня, пронзив меня болью мгновенного озарения. Как будто то, о чем говорил отец Гретхен, открылось мне в своем истинном смысле. Я никогда раньше не думал, что существует такая любовь; мужчина, казалось мне, не может любить женщину так, как женщина любит мужчину. Но теперь я понял, что это неверно.

Мы долго сидели молча, держась за руки. Судя по тому, что огни в долине гасли один за другим, было уже далеко за полночь; но нам не было дела до времени.

Гретхен льнула ко мне, то заглядывая мне в глаза, то кладя мне голову на плечо. Она была моей во всей полноте значения этого слова, но я уже не мог злоупотребить ее чувством и потом уехать, зная, что я не люблю ее так, как она любит меня. Ничего подобного у меня и в мыслях не было, когда я сюда ехал. Я проделал весь этот дальний путь для того, чтобы несколько часов держать Гретхен в своих объятиях, а затем уехать и забыть, может быть навсегда.

Пора было идти в дом. Я встал и обнял Гретхен. Она задрожала от моего прикосновения, но тут же крепко приникла ко мне сама, и сердце ее забилось совсем близко, с каждым ударом словно вгоняя в меня острия ее маленьких грудей.

— Поцелуй меня на прощанье, Ричард, — сказала она.

Потом она побежала к двери и распахнула ее передо мной. Захватив со стола лампу, она стала первая подниматься по лестнице, ведущей наверх.

У двери моей комнаты она подождала, пока я зажгу вторую лампу, и взяла одну себе.

— Спокойной ночи, Гретхен, — сказал я.

— Спокойной ночи, Ричард.

Я привернул фитиль ее лампы, чтобы не закоптело стекло, и она пошла через коридор в свою комнату.

— Я тебя разбужу утром, Ричард, чтобы ты поспел к поезду.

— Спасибо, Гретхен. Только разбуди пораньше, потому что поезд в семь тридцать.

— Я разбужу тебя вовремя, — сказала она.

Дверь ее комнаты затворилась за ней. Я повернулся и вошел к себе. Закрыв свою дверь, я медленно начал раздеваться. Потом я погасил лампу и лег в постель, но сон не шел ко мне. Поняв, что заснуть не удастся, я сел на постели и закурил. Я курил папиросу за папиросой, пуская дым поверх ширмы, отгораживавшей мою кровать от окна. В доме было тихо. Минутами мне казалось, что какие-то приглушенные шорохи доносятся из комнаты