страниц газет. Он, подлец, был больше политиком, нежели юристом. Ну, да что говорить — честных прокуроров или судей в природе не бывает. Как и политиков.

Вероятно именно из-за своей продажности ему удалось как-то разобраться и с теми, и с другими. Хотя, вполне возможно, что с ним просто никто не захотел связываться и марать руки.

Хонка задействовал все свои связи, чтобы именно его назначили государственным обвинителем Антикайнена. Он чувствовал поживу, он предвкушал свой триумф. Ну, а началом этому послужило купание в луже чужой мочи — именно в этот день он получил одобрение своего назначения и, стремглав, помчался знакомиться с «красным людоедом». Повезло.

Тойво, конечно, побили. Но от того, что в этом участвовало слишком много желающих, сколь ощутимого ущерба он не получил. Возмущенная тюремная общественность мешала друг другу, а сам заключенный умело укрывался за стулом. Василий тоже пытался пару раз робко ужалить Антикайнена мыском своего ботинка, да, поймав на себе его укоризненный взгляд, стушевался и отошел в сторонку.

В общем, пытки электрическим током на сегодня удалось избежать.

Тойво за руки выволокли в коридор и протащили до одиночной камеры, где и бросили на пол.

Теперь можно было подумать, попытаться проанализировать свое положение. Не меняя позы — все-таки бока ему намяли изрядно — он начал думать. Сколько времени прошло в таком раздумье — неизвестно. Антикайнен то ли заснул, то ли впал а забытье, из которого его вывело ощущение того, что рядом присутствует другой человек. И даже не одного, а несколько.

Сморщив нос, брезгливо дотрагиваясь рукой в резиновой перчатке до его шеи, над ним склонился тюремный врач.

— Он скорее жив, чем мертв, — выпрямившись, произнес тот свое заключение.

— Так жив или мертв? — недовольно спросил кто-то, вероятно, начальник тюрьмы. Только у него в этой забытой Господом юдоли скорби могли быть такие оттенки богоподобности в голосе.

— Не могу точно сказать — уж больно от него воняет, — чуть ли не захныкал врач.

— Конечно! — зарокотал начальник. — Полежи пару часов в обоссанной одежде — еще не так заблагоухаешь!

— Сейчас исправим, — раздался чей-то подобострастный голос — наверно, какой-нибудь надзиратель.

Не прошло и пары минут, как на Тойво вылили ведро воды. Он даже не вздрогнул. Уже просто из вредности.

— Ну? — нетерпеливо пролаял местный бог.

— Сейчас, сейчас, — поспешно отозвался врач.

Он опять склонился над телом Антикайнена и со всем усердием начал искать пульс. Тойво немедленно укусил его за палец, постаравшись сжать челюсти изо всех сил, чувствуя, как под коренными зубами что-то трещит.

Врач завопил, будто это его пытают электрическим током, и попытался стряхнуть с руки мертвую хватку заключенного. Не тут-то было.

— Живой! — обрадовался начальник. — Ну, ладно, Антикайнен, отпусти уже нашего эскулапа — теперь они редкость, все куда-то повывелись. А палец чужой выплюнь. Или съешь — это уже на твой вкус. Но я бы не рекомендовал: где этот палец по служебной надобности ковырялся? И страшно подумать — где без служебной надобности?

Тойво разжал челюсти, и его тут же подняли на ноги.

— Вот, значит, каков ты, «красный людоед»! — невысокий — скорее, даже, низкорослый — плотно сбитый человек около пятидесяти лет, лысый, с мясистым носом, цвет которого сигнализировал — пьет!

— Да-да, — залебезил рядом пузатый дядька в форменной одежде с непонятными знаками различия. — Убийца Антикайнен. Моя бы воля — пристрелил бы без суда и следствия! Вон, как зыркает!

Нет у него такой воли. Да и воли, как таковой, тоже нет.

Тойво знал, что машина финского правосудия сдвинулась, что означало только одно: теперь его будут подводить к суду. Неважно, что все это — показуха, приговор уже готов. Важно то, что это будет обставляться, как бы так сказать, цивилизованными рамками.

О его аресте раструбили все газеты. Значит, в Советской России об этом тоже знают. Своего героя, орденоносца, просто так без внимания не оставят. Предателем его никто не называл, об этом еще Куусинен говорил во время своего визита в Тохмаярви. Дублер уйдет на покой, и окажется, что его, Антикайнена, в Финляндию партия специально снарядила готовить мировую революцию или просто поддерживать пролетариат, опять же — мировой.

Пытки — незаконные методы. Мордобой, в принципе, тоже. Арестант должен быть неприкосновенен до решения, понимаешь, суда.

Ну, а то, что два следователя загнулись — спишут на неизбежные потери. К тому же второго-то свой надсмотрщик и пристрелил. Ну, или присовокупят к обвинению — уже без разницы. Все равно ничего хорошего ждать не приходится. Да и надо ли ждать вообще? Будь, что будет.

Конечно, охота и арест Антикайнена носила не вполне политический характер. Без внимания Маннергейма это дело не осталось, соответственно, у него возник свой интерес: часть финской казны так нигде и не всплыла. Бокий пытался отжать деньги, теперь бывший царский генерал попытается проделать тоже самое. Воистину, богатства — это зло, потому что к нему прочее зло тянет, как магнитом. Но расставаться с нажитыми в борьбе средствами к долгому и безбедному существованию Тойво не собирался. Опять же, по причине вредности.

Конечно, печально вновь оказаться в застенках, но следует признаться: он был к этому готов, живя в Финляндии с качественным, но абсолютно левым паспортом. Теперь остается признать только один важный момент своего нынешнего положения.

Тойво Антикайнен легализовался, наконец, на своей Родине.

Поэтому он без страха и волнения посмотрел в глаза начальнику и впервые произнес несколько фраз:

— Мне нужно помыться и мне нужна одежда.

— А иначе что? — хозяин тюрьмы не привык, чтобы к нему обращались в таком тоне.

Тойво пожал плечами. И до того это движение у него получилось недоброе, чуть ли не зловещее, что тюремщики непроизвольно схватились за свое оружие.

— А ты моих людей больше трогать не будешь? — словно бы в шутку, произнес начальник, тем самым разряжая атмосферу.

Антикайнен отрицательно мотнул головой.

— Ну, вот и славно! Удовлетворите просьбу заключенного! — бог местного пошиба развернулся и, солидно шагая, пошел прочь.

— Так: не оставлять без надзора ни днем, ни ночью! — снизив голос, проговорил он надсмотрщику. — Свет в камере не выключать, спать не разрешать. Чтоб осознал, что не на курорте. Никаких посылок с воли, никаких свиданий. Понятно?

— Так точно! — пролепетал надзиратель. — Будет исполнено!

Эх, знал бы хозяин тюрьмы всю нелепость своих картельных мер, в сравнении с теми, что устраивал Ногтев или Успенский на Соловках,