стонал.

- Убрать ее! - приказал монах, указывая на лежавшую без движения Катерину.

Солдаты выбросили Катерину во двор.

- Ut sementem feceris itu metes!^[1] - провозгласил нравоучительно монах.

- Отче, жаркое уже готово! Надо бы поискать у этих скотов вина или хоть пива, - раздался голос Ганса.

- Ищите - и обрящете, дети мои! - сладко проговорил монах.

Солдаты последовали указанию доминиканца и действительно нашли небольшой бочонок пива и изрядную Глиняную флягу вина.

Когда мясо в большой деревянной миске было поставлено на стол и перед каждым оказалась наполненная вином большая глиняная кружка, отец Горгоний наспех пробормотал молитву и схватил огромный кусок жареного поросенка.

Все жадно набросились на еду и питье. Вскоре все было кончено, и слуги святейшей инквизиции, покачиваясь, вышли из халупы, ведя за собой арестованного.

Тим едва передвигал ноги. Отец Горгоний, красный, с осоловелыми глазами, с трудом взобрался в седло и тронулся в путь.

Тима вывели на дорогу. Он глянул на неподвижно лежавшую посреди двора жену и только сжал зубы от бессильной ярости и щемящего горя.

- Где же правда? Господи! - шептал он. - И зачем я дал связать себе руки!..

Грубый пинок в спину заставил его двинуться дальше. У калитки валялся труп верного пса с размозженной головой.

- Прощай, Белый! - И, осторожно обойдя труп пса, Тим зашагал по дороге.

Уже совсем рассвело. Где-то заиграл рожок пастуха.

Слышалось блеяние овец, мычание коров и лай деревенских собак. Деревня начинала просыпаться.

Идти пришлось долго. Впереди ехали отец Горгоний и Губерт, за ними - четверо солдат, между которыми шел Тим. Лицо Тима было в крови; она засохла на усах и бороде. Босые ноги были изранены о попадавшиеся по дороге острые камни.

Наконец на холме, окруженном густым лесом, показались крыши аббатства. Еще час прошел, и измученный Тим скорее упал, чем сел на землю у высоких ворот монастыря. Всадники сошли с лошадей, и отец Горгоний постучал в ворота. Сторож, узнав через окошечко доминиканца, сейчас же открыл ворота. В четырехугольном дворе, окруженном со всех сторон монастырскими строениями, посередине возвышалась церковь св. Доминика. Только что окончилась обедня, и монахи вереницей выходили из церкви. Направо от церкви было длинное здание, где помещались монашеские кельи; с левой стороны - монастырская трапезная и библиотека. Монастырь был обнесен высокой каменной стеной, за которой виднелся дом аббата с обширным садом.

Отец Горгоний остановил проходившего мимо монаха:

- Мир тебе, брат мой! Не скажешь ли мне, где сейчас господин аббат и его преподобие комиссар святейшей инквизиции отец Гильденбрант?

- Они оба в саду у отца Бернгарда.

- Подождите меня здесь! - уже на ходу через плечо крикнул отец Горгоний Губерту, а сам направился через маленькую калитку в стене в сад аббата.

Сад был разбит с большим вкусом и знанием дела: гладкая, усыпанная крупным желтым песком дорожка была окаймлена бордюром цветов, местами переходящим в большие, пышные клумбы. В изящной беседке сидели аббат и комиссар святой инквизиции отец Гильденбрант.

Отец Горгоний, остановившись у входа, отвешивал поклон за поклоном:

- Pax vobiscum!^[2]

- Тебе тоже, брат Горгоний. Я вижу, тебе есть о чем доложить, - с нетерпением проговорил отец Гильденбрант.

- Я привел сюда мужика-чеха, о котором донесли, что он еретик и говорит слова, поносящие нашу мать - святую церковь.

- Доставь его сюда.

Монах юрко засеменил по дорожке.

- Я хотел вам еще сказать, - продолжал аббат прерванный разговор, - что мой друг, королевский советник доктор Наз, пишет мне о весьма вредном чехе - еретике Яне Гусе, капеллане королевы и первом проповеднике Вифлеемской часовни. Этот еретик осмеливается в своих проповедях нападать на святой престол, обвинять высших сановников церкви в жадности, в стремлении к богатству. Все непокорные и ненавидящие святую церковь и завидующие ее славе и богатству чехи объединяются вокруг Яна Гуса и его друга Иеронима Пражского. Начиная от вельможных панов вроде Микулаша Августинова и до самого жалкого поденщика все чтут этого чешского еретика как своего вождя.

- О Яне Гусе я уже слышал, отец Бернгард, и пусть я потеряю свою душу, если этот чех рано или поздно не угодит на костер! Святой престол имеет основания считать его опасным еретиком и вдохновителем всех непокорных нам чехов.

Отец Бернгард задумался и, медленно, осторожно подбирая слова, заметил:

- А не кажется ли вам, отец Гильденбрант, что проповеди Яна Гуса имеют успех потому, что он провозглашает затаенные мысли и чувства всех или, во всяком случае, большей части чешского народа?

Отец Гильденбрант снисходительно усмехнулся:

- Не согласен с вами, достопочтенный отец Бернгард, решительно не согласен. Но если и так, мы кострами заставим их всех молчать и повиноваться... молчать и повиноваться! - повторил он, с ожесточением оскалив свои большие желтые зубы.

- Конечно, отец Гильденбрант, святая церковь принуждена защищаться пламенем костров от возмутителей, дерзающих поднять голос против святого престола и его слуг...

Перед входом в беседку остановились отец Горгоний, Губерт и Тим, окруженный стражей. Отец Гильденбрант вперил свой взгляд в крестьянина. В этот момент всей своей длинной, согнутой черной фигурой он напоминал большую хищную птицу, готовую броситься на добычу.

- Кто ты? - резко спросил отец Гильденбрант.

- Я здешний житель, из Зельенки, крещен Тимом, а за что меня ваши люди обидели, не знаю.

Отец Бернгард бросил короткое приказание Губерту:

- Позвать сюда отца эконома!

Губерт неуклюже поклонился, надел каску и побежал выполнять приказание аббата.

- Так ты говоришь, что тебя обидели?

- Вы же видите, отец, что они со мной сделали. А хозяйку, то есть жену мою Катерину, чуть до смерти не убили, все разграбили... а за что?

- Ого! Да ты, негодяй, слуг святейшего престола разбойниками ругаешь? Да за это одно ты уже достоин костра! - снова вмешался отец Гильденбрант. - Кто поднимает руку на слуг святой церкви, тот враг ее, а кто враг святой церкви, тому костер!

- Да это же не церковь, а разбойники!

- Замолчи, грязная чешская свинья! - визгливо крикнул комиссар.

В этот момент к аббату подошел старый полный монах и поклонился в пояс, ожидая благословения. Тот величественно перекрестил брата эконома и сунул ему для поцелуя свою большую белую руку.

- Брат Фабиан, тебе не знакомо лицо этого чеха?

Эконом окинул взглядом высокую фигуру Тима:

- Как не знакомо! Это же тот самый смутьян, что не признавал права обители на