— Что-то ты на взводе, Коннор. Что, папочка Хэнк плохо выдрал свою сучку, или ты снова не смог найти себе крепкий хуй на вечер?
Какой же ты ублюдок, Рид, знаешь прекрасно, какое тяжёлое дело сейчас в работе, но не упускаешь шанса зацепить посильнее.
— Катись к чёрту, Гэвин, обойдусь без твоих комментариев.
Лучше уйти, пока желание дать ему в морду ещё можно контролировать. Хотя здесь нет камер, никто не заметит…
— Да ну, а если так?
Мудак. Невозможный мудак. Знает, насколько низко и подло пользоваться этим приёмом, но продолжает выпускать свои феромоны. Это слишком, это сильнее меня, он сильнее, и этот запах сводит с ума.
— Хочешь меня, Коннор?
Зачем ты спрашиваешь очевидное? Ты же знаешь, что твоих пальцев на языке недостаточно, нужно больше, глубже, и ты можешь дать это.
— Хочу.
Как же сильно зудит. Его запах заводит, дурманит настолько, что в трусах уже влажно. Здесь нет камер, нет камер…
— Завтра, пока твой ручной алкоголик будет на дежурстве, приходи ко мне, и я выдеру тебя так, что ходить нормально не сможешь. Адрес ты знаешь.
Не говори таким низким голосом, не обещай такого, от одних этих интонаций можно кончить прямо сейчас. И зачем ждать до завтра, зачем терпеть, ведь можно не останавливаться.
— Гэвин, а как же сейчас?
Отвратительно, как это жалко звучит.
— А сейчас, Коннор, будь хорошим мальчиком и терпи. И если хоть один член побывает в твоей дырке до завтрашней ночи, то ты от меня получишь только пинок прямиком под свой разъёбанный зад. Ты всё понял?
— Да.
Сложно не понять. Ты умеешь держать слово, всегда держишь, поэтому буду терпеть. Я смог вынести эту неделю, дежурства тем более дождусь. Вся нервотрёпка этих дней стоила твоего предложения.
Как же долго тянется время, слишком медленно, слишком тягуче. Нельзя так часто смотреть на часы, это уже привлекает внимание.
— Езжай домой, Коннор, отдохни.
Хэнк всё видит, всё замечает, и сейчас эта наблюдательность как никогда кстати.
— Спасибо и прости, что оставляю тебя.
— Не переживай по этому поводу, тем более, от тебя больше проку, когда ты выспавшийся.
Твоя правда, мой лейтенант, только сегодня я снова не высплюсь и даже ещё больше вымотаюсь. Но эта ночь стоит того, что снова отложить сон.
Нужно бы переодеться, но тогда есть вероятность опоздать. Не страшно, даже если пропитаюсь его запахом, Хэнк не заметит, а на остальных плевать. С утра просто закину всё в стирку, зато сейчас как раз успею доехать вовремя. И как же хорошо, что у Гэвина отличная звукоизоляция, не нужно волноваться о соседях. Может, позвонить в виде исключения? Без разницы, стук он тоже прекрасно слышит.
— Что, уже не терпится? — Будто ты ожидал другого. — Раздевайся.
Прямо так, у порога. Похоже, не терпится не только мне, даже твой самоконтроль даёт сбои.
— Гэвин…
Если так хочется, можешь взять прям в коридоре, только сделай уже что-нибудь. Да, вот так, хотя бы пальцами…
— М-м-м, наручники, значит. Смотрю, ты начинаешь втягиваться, Гэвин. — Довольно неожиданно, обычно ты не пользуешься дополнительными атрибутами.
— Заткнись и заходи. — Как скажешь.
Нет, не может быть. Ты не оставишь меня им. Это противозаконно, ты так не поступишь!
— Ты не посмеешь.
— Уже посмел. Он ваш, парни, развлекайтесь.
Не отобьюсь, их больше, они сами больше, сильнее. Запаха нет, даже малейшего, лица скрыты, на телах ничего примечательного. Это не случайность, он предупредил, всё спланировал.
— Не приближайтесь, не трогайте меня!
Больно. Слишком сильно кинул, а диван такой жёсткий. Гэвин, это ведь не правда, ты же решил просто припугнуть, и сейчас остановишь их. Как полицейский, ты знаешь, чем грозит иной расклад. Останови же их, останови! Я знаю, что ты слышишь меня
Больно, как же больно. Их руки везде, давят, тянут, касаются и гладят так мерзко и противно. Держат крепко, прижимают так, что не сдвинуться, не вырваться. Нужно что-то придумать, должен быть способ вырваться!
— Пожалуйста, остановитесь, хватит!
Сразу двое. Это слишком, они не войдут, а если войдут, то порвут. Больно, больно, больно! Прошу, умоляю, хватит, я не выдержу! Сейчас стошнит. Не хочу эти руки, не хочу этих касаний, этих грубых толчков, пошлых комментариев. Я не вещь, не ваша подстилка! Хватит! Прости меня, Хэнк, прости, я не хотел, ничего этого не хотел…
Грязь, грязь, грязь. Я такой грязный. До сих пор на коже ощущаются их мерзкие касания, их толстые пальцы и крепкие зубы, а внутри всё ещё пульсирует в такт болезненным толчкам. Они ушли, но словно до сих пор остаются здесь невидимыми фантомами. Тошнит. От всего. От этой ночи, от этой грубости, от секса, от его предательства. От самого себя. Как я буду смотреть в глаза Хэнку? Как теперь обнимать его, целовать после того, что было?
Не заходи, не смотри на меня. Ты растоптал меня, доволен? Не хочу видеть твоё лицо, твои глаза, не хочу, чтобы ты трогал меня. Расстёгивай уже эти наручники и прекрати меня касаться!
— Одевайся и проваливай, шлюха.
Не жалеешь, ещё бы, другого ждать и не стоило. Ненавижу тебя. Ненавижу!
— Я засужу тебя, растопчу, уничтожу.
Не смотри на меня, не смотри такими глазами, словно тебе тоже больно.
— Дерзай. Только в следующий раз, когда решишь перепихнуться с кем-то на стороне, вспоминай то, что произошло сегодня.
Не смей говорить это таким тоном, таким обречённым голосом. Ты знал, чем закончится, знал, какой будет исход, ты должен бояться, Гэвин. Так почему звучит так, что ты успел принять и смириться? Я не должен жалеть тебя, как ты не пожалел меня. Не должен! Нельзя плакать, только не здесь, не в этой квартире. Пожалуйста, ещё немного дай мне сил продержаться и не показать своих слёз.
— Коннор, родной, что с тобой?
Хэнк уже приехал. Он волнуется, снова, хотя должен отдыхать после ночного дежурства, а не переживать за моё состояние.
— Похоже, я заболел.
Ты не должен знать правду, никто не должен. Я не смогу рассказать, не смогу ходить до конца жизни с ярлыком жертвы, не вынесу