потрохами, что даже в волосах у меня застревают липкие рыбные чешуйки. Но хуже всего было то, что мне приходилось сидеть целые дни как привязанному возле моей хозяйки. Я до смерти боялся тетки Теренции.

Она сидела на своем табурете грузная и неподвижная, как идол. Я смотрел на ее желтое, словно опухшее лицо, на злые поджатые губы, на черную бородавку над левым глазом и боялся шевельнуться. Я знал: если я пошевелюсь или вскочу на ноги, тяжелая рука даст мне подзатыльник или дернет за волосы так, что слезы польются из глаз. Руки и ноги у меня немели, в глазах плавали черные круги, от рыбного запаха мутило. Мне казалось, что я сижу так всю жизнь.

К счастью, покупатели иногда поручали мне отнести их покупки к гондолам или к дверям домов. Хозяйка, случалось приказывала мне сходить на другой конец рынка за какой-нибудь мелочью, да и соседки-торговки охотно посылали меня на побегушки, если она это позволяла.

Нужно ли говорить, что, исполнив поручение, я не спешил обратно на рынок? Я болтался у дверей домов, куда меня посылали, заговаривал с гондольерами, задирал встречных мальчишек или просто слонялся вдоль каналов, глазея на воду. Голод заставлял меня вернуться к рыбным корзинам. Тетка Теренция колотила меня за долгую отлучку. Я молча глотал слезы, а на другой день опять норовил улизнуть и подольше не возвращаться на рынок.

Пульчинелла

Однажды я заработал двойную порцию побоев, но, странно сказать, не пожалел об этом. Вот как это было.

Я отнес рыбу, куда было приказано. Покупательница — приветливая купчиха в шелковой шали — дала мне за это мелкую монету. Я тихо брел вдоль канала, зажав монету в кулаке, и размышлял о том, как я истрачу нежданное богатство. Мне хотелось купить медовую лепешку, но и спелые вишни на лотке уличного разносчика тоже меня соблазняли.

Вдруг я услышал звон бубна и веселый пронзительный голос, кричавший что-то, а что — я не мог разобрать. Двое мальчишек пробежали мимо меня, крича: «Пульчинелла! Пульчинелла!» — и свернули за угол. Я бросился за ними следом. Вот что я увидел за углом.

Ребятишки и взрослые прохожие окружали толпой ширмы бродячего кукольника — красные ширмы с зелеными разводами. Глухо гремел бубен, мелко звенели колокольчики, ветер развевал золотую бахрому по краю ширм. А над ширмами кланялся, махал руками и пронзительно верещал маленький человечек в белом колпачке и в белом балахончике — Пульчинелла! Веселый Пульчинелла с огромным удивительным носом, с черными глазками и с такой чудесной улыбкой на деревянном личике, что на него нельзя было смотреть без смеха.

Я уже не раз видел Пульчинеллу на городских улицах, но еще ни один не казался мне таким забавным, как этот. Те были в черных масочках, закрывавших половину лица, а этот был без масочки, и ничто не мешало мне видеть его горбатый нос. Толпа росла. Я протолкался вперед, стал перед ширмами и, закинув голову, смотрел на Пульчинеллу.

Он дрался с собакой, таскал за нос свою противную жену (похожую на тетку Теренцию), колотил дубинкой и доктора и полицейского. Он никого не боялся и всех поднимал насмех. Он сыпал шутками и прибаутками и скакал на брыкливой лошаденке, громко распевая песню. Явился чорт, страшный, с черными рогами и красной пастью, — Пульчинелла и чорта отщелкал по голове, повалив его на край ширм. А потом схватил его за хвост и швырнул так, что он три раза перекувыркнулся в воздухе.

Зрители смеялись, не закрывая рта. Гомон стоял над площадью.

Я не мог отвести глаз от Пульчинеллы, и, когда этот веселый буян укокошил всех своих противников и, сдернув белый колпачок, пропищал: «Подарите что-нибудь Пульчинелле, добрые синьоры!» — я швырнул за ширмы свою единственную монетку. Пульчинелла закивал, захлопал ручками, и мне показалось, что он глядит прямо на меня своими черными глазками.

Представленье кончилось. Кукольник вылез из-за ширмы, вытирая потное лицо. У него были впалые щеки, черные обвислые усы и кривой глаз. Ребятишки окружили его, каждому хотелось взглянуть поближе на Пульчинеллу.

Но кукольник молча сунул кукол в мешок, взвалил ширмы на спину и побрел прочь. Неужели этот унылый человек заставлял Пульчинеллу проделывать все удивительные штуки? Я пошел за ним следом.

Я бродил за кукольником из улицы в улицу, не думая ни о чем, позабыв про голод и ожидавшие меня побои. Я помогал ему расставлять ширмы на перекрестках и площадях, и, едва он ударял в бубен, я становился перед ширмами и, затаив дыханье, ждал, когда из-за них вынырнет и пронзительно заверещит маленький, веселый Пульчинелла! Я вновь и вновь любовался его проделками, глядел и не мог наглядеться на его чудесное личико.

Мы ходили по городу до сумерек. Наконец кукольник сложил ширмы, завязал мешок с куклами веревкой и, подмигнув мне на прощанье здоровым глазом, устало зашагал в тратторию. Я опомнился и побежал домой.

Ну и здорово же мне досталось на этот раз! В ту ночь я долго ворочался без сна на своем половике: синяки болели. Зато перед глазами у меня неотступно стоял Пульчинелла в белом колпачке и в белом балахончике, весельчак, забияка и храбрец, не боящийся ни сбира, ни чорта, ни своей жены, похожей на тетку Теренцию. Вот если бы мне стать таким же храбрым и веселым, как Пульчинелла!

На другой день я опять удрал с рынка и долго бегал по улицам, прислушиваясь: не услышу ли я звон бубна и визгливый голос моего героя? Но Пульчинелла больше не показывался. Пришлось мне вернуться на рынок. Тетка Теренция опять задала мне трепку, но я даже не заметил колотушек, занятый одной мыслью: мне хотелось, чтобы у меня был свой маленький Пульчинелла!

Я смотрел бы на него всякий раз, когда мне станет скучно. Я сидел бы тихонько возле тетки Теренции, вынимал бы Пульчинеллу из кармана и поглядывал бы украдкой на его забавную рожицу. Это было бы чудесно!

Я отыскал в куче мусора деревянную чурбашку — кусок ножки от сломанного табурета — и решил сделать себе маленького Пульчинеллу. Я уселся спиной к тетке Теренции, зажал чурбашку коленями и принялся вырезать головку Пульчинеллы тем самым ножом, которым потрошил рыбу. Я сидел смирно, и моей хозяйке было не к чему придраться.

Сначала у меня ничего не выходило: ножик откалывал от чурбашки длинные, тонкие лучины, а в этом не было никакого проку. Потом я наловчился: поставив лезвие ножа наклонно и сильно нажимая на него, стал отковыривать от дерева короткие, толстые щепки. Дело как будто бы пошло на лад. Я работал усердно, до боли в пальцах. Мне уже казалось, что я держу в руках головку Пульчинеллы. Но вот пришло время уходить с рынка. Я взглянул в последний раз на свою чурбашку — и