пальцы о штаны, — мне не хочется трогать головку руками, пахнущими рыбой, — и принимаюсь за работу.

Теперь я знал, что нельзя ковырять ножом вкривь и вкось, — это испортило бы головку. Нужно сначала рассчитать, что срезать, а что оставить выпуклым на личике Пульчинеллы. Я отметил ножом на болванчике, где будет нос, где глаза, а где рот, и стал срезать дерево по сторонам носа, — ведь он должен торчать на лице впереди всего.

Лоб, губы и подбородок тоже должны выдаваться вперед, но не так сильно, как нос. А щеки можно срезать поглубже. Но глубже всего нужно вырезать глазные впадины по сторонам носа. И в этих впадинах оставить выпуклыми круглые глаза.

Я думал, вспоминал и работал безустали. Вот уже на моей болвашке возникло личико куклы. В нем еще нельзя было узнать Пульчинеллу: нос — прямой, угловатый, подбородок — квадратный, а рта и вовсе нет. Но все же это было личико куклы!

Я сделал нос потоньше, закруглил его как орлиный клюв, вырезал крутые ноздри. У настоящего Пульчинеллы был точно такой же нос!

Я вспомнил, что у людей, когда они смеются, углы рта поднимаются кверху. Я вырезал ротик, изогнутый полумесяцем, и слегка выпяченную нижнюю губку. С каждой отлетавшей стружкой моя головка становилась все более похожей на настоящего Пульчинеллу!

А когда я закруглил щеки и прорезал глубокие борозды от носа к углам рта, мой Пульчинелла улыбнулся! Это было чудесно! Я и сам рассмеялся, — ведь на него нельзя было смотреть без смеха.

Я выдолбил глубокую ямку в шейке Пульчинеллы и надел головку на указательный палец. Потом я завязал на тряпочке два узелка, сунул большой палец в один узелок, а средний — в другой и прикрыл ладонь тряпочкой. Мой Пульчинелла кивнул и задвигал ручками!

У него еще не было глаз. Я снял головку с пальца и попробовал вырезать глаза, и вдруг — ножик врезался мне в палец, Пульчинелла вырвался у меня из рук и отлетел далеко в сторону, а сам я повалился на землю, оглушенный затрещиной!

— Будешь ты слушаться, когда тебе говорят, дрянной мальчишка? — кричала тетка Теренция. — Что ты там ковыряешь хорошим ножом? Подай сюда ножик! Поверите ли, сударыня, никакого сладу нет с этим негодяем!

Я поднялся с земли. Перед теткой Теренцией стояла высокая, костлявая старуха в черной шали, сложив на животе желтые, морщинистые руки. Я ее знал: это была старая Барбара, кухарка господина аббата, самая придирчивая и скупая из наших покупательниц. Я и не заметил, как она подошла. Тетка Теренция сунула мне в руки корзину с рыбой.

— Неси, тебе говорят!

Старуха повела на меня серыми, злыми глазами.

— А если он украдет, или потеряет, или рассыплет рыбу? — спросила она густым, как из бочки, голосом. На верхней губе у нее чернели жесткие волоски,

— Что вы, сударыня, как можно? — испугалась моя хозяйка. — Да я ему шею сверну, если он посмеет баловаться! Ступай, бездельник, да смотри ты у меня!

Я взял корзину, подобрал украдкой с земли головку Пульчинеллы и пошел за старухой. Мне было смешно и весело. Все вокруг казалось ярким, праздничным и удивительно забавным. Ведь я вырезал настоящего Пульчинеллу! Он лежал у меня в кармане и улыбался своим деревянным ртом! Старуха важно плыла по рынку. Черные сережки болтались вдоль ее морщинистых щек. Торговки низко кланялись ей, а она кивала им в ответ, выпятив вперед нижнюю губу как сковородку.

Мне хотелось смеяться, кричать, прыгать козлом. Люди толпились у лавок, суетились, размахивали руками. Никто не знал, что я вырезал Пульчинеллу, ни у кого из них не было такой чудесной игрушки!

Я посасывал порезанный палец, не ощущая боли. Вкус крови даже казался мне приятным. Тетка Теренция отняла у меня ножик, но это не беда. Я достану себе ножик — выпрошу у кого-нибудь, или куплю, или украду! Я еще вырежу Пульчинелле круглые, веселые глазки!

Мы прошли переулками на узкий канал, сжатый с двух сторон высокими домами. Видно, здесь жили богатые господа. На балконах висели красивые, пестрые ковры, тяжелые резные двери выходили на каменные крыльца. Мы поднялись на горбатый мостик.

В это время к одному крыльцу с каменными львами по сторонам подплыла гондола. Гондольер стал крепить причал к расшатанному столбу с золоченой короной на верхушке. На крылечко вышел старый лакей на согнутых худых ногах и помог выйти из гондолы толстому, короткому человечку в черной сутане и лиловых чулках.

— Господин аббат приехал! — пробормотала старуха и ускорила шаги.

Мы чуть ли не бегом спустились с мостика, свернули в переулок и вошли во двор. Что это был за двор! Грязный, вонючий, заваленный мусором, покрытый помойными лужами, окруженный сырыми, облупленными стенами!

Старуха подобрала юбки и быстро зашагала к дому. Прямо против ворот было каменное крылечко с неровными, замшелыми ступеньками. Дубовая дверь висела криво на одной петле. Перед ней сидел какой-то бледный мальчишка, держа в руке старый сапог.

— Ступай на кухню, Паскуале! Господин аббат приехал! — крикнула старуха, проходя мимо. Мальчишка высунул ей вслед язык и не двинулся с места.

Мы прошли в угол двора к низенькой дощатой дверце. Старуха сердито толкнула ее плечом. На меня пахнуло плесенью. Здесь была подвальная кухня, сырая и темная. Низкое окошко, пробитое в стене, почти на уровне земли, пропускало мало света. В полумраке я едва разглядел стол, заваленный грязной посудой, большую печь под закопченным колпаком и помятые оловянные миски на полках.

— Ленивый чертенок! Опять ничего не прибрал! — заворчала старуха, выкладывая рыбу на стол. — Пойдешь мимо, скажи ему, чтоб тотчас же шел на кухню, а то плохо ему придется!

Тут за дверью, ведущей внутрь дома, зашаркали шаги и дребезжащий голос сказал:

— Барбара, господин аббат тебя зовет!

— Иду! — откликнулась Барбара. Она сунула мне в руки пустую корзину и выпроводила за дверь.

Выйдя на двор, я зажмурился от дневного света.

Мальчишка все еще сидел на крылечке, вертя в руках старый сапог. Никогда я еще не видел такой бледной рожицы и таких светлых волос. Даже брови и ресницы были у него светлые, как солома. Острый нос и узенький рот делали его похожим на цыпленка. Я подошел к нему. Он скорчил рожу и пропищал:

— Ну что, попало тебе от Барбары?

— Нет, не попало. А тебе уж наверное попадет. Ступай скорее на кухню, она тебя зовет!

Мальчишка только свистнул и опять занялся сапогом.

Рядом с ним на ступеньке лежали стоптанные маленькие башмаки.

— Говорю тебе, ступай на кухню!

— Успею, — сказал мальчишка, и лицо у него стало скучное, как у старика. — Она теперь наверх пошла к господину аббату. А он ее ругает за каждый грош, который она истратила на