спеша переоделся, и постучался в комнату Дмитрия Ивановича. Из-за двери раздавались громкие голоса, и я расслышал «Царь», «Николай», «Романовы», и «Республика». Я открыл дверь, и там вещал один из этих, горе – ораторов:

– Необходимо социальное переустройство, с тем, что бы малоимущие классы получили доступ к общественному достоянию. Необходимо изъять часть средств аристократии на нужды народа.

Другие захлопали, в том числе и мои недоросли, сын и дочь. Но и они, и их гости вскочили, увидев меня.

– Вам лучше удалиться, господа. И с переустройством обратится к господину Ротшильду и господам английским лордам, обобравшим полмира, и получившим по носу в Крыму.

– Так мы же проиграли, – посмел встрять Игнатий.

– Вы, молодой человек, посетите Английское кладбище под Севастополем. Много там лордиков закопано. И там была вся английская гвардия, а у Меньшикова и Остермана третья армия, самая наихудшая в Российской империи. Россия потеряла людей много, а те – ещё больше. И единственно что получила эта Европа затем- цепь войн, когда сильные государства выпотрошили слабые. Австрия, Дания, а затем и Франция испили свой позор до дна.

– А кто же адмирала Казарского отравил? – припомнил и наш позор Савелий.

– Вот это было очень стыдно для российского флота. Николай Павлович не мог наказать женщину, поднесшую отравленный чай. Ну, в Британии, ее конечно же казнили бы. Вам как больше бы понравилось: её бы повесили или отрубили голову? Во Франции гильотинируют…

– Ладно, мы пойдём. До свидания Дмитрий, и вы, Ксения, – проговорил этот субъект.

И трое гостей стали поспешно собираться, не забыв и парусиновые портфели. Я и не смотрел за ними, ушли и ушли. Меня отвлекли мои дети.

– Как ты можешь, отец, ведь Игнатий достойный человек, отлично учится в Техническом Училище, – начал Дмитрий.

– Без сомнения. Но в остальном, маловато образован, а пытается делать выводы, ничего не зная. Меньше надо читать дурацкие и лживые иностранные книжонки, и больше думать своей головой.

– Ну а писатели, Лев Толстой, Достоевский, Максим Горький?

– Такой же любитель людей, как Герцен, этот Достоевский. Жалел там всех, сирых, затем проматывал деньги в игорных домах. Лев Толстой куда честнее. Но и его безсеребренником не назовёшь, как и Максима Горького. Правда, Горький, человек даровитый, и толковый издатель. Ну а Лев Толстой участник обороны Севастополя, об этом-то молодёжь и призабыла, небось?

– Да, но у нас мало свобод…– возражал он.

– Опять, почитай статистику по казням в Британии, и нечего вспоминать Герцена. Этот лжец мерил себя с лордами, а не с угольщиками из Девоншира.

– А расстрелы на Казанской железной дороге, в 1905 году, когда лютовали семёновцы? Бессудные казни в Люберцах, Перово, Голутвине?

– Мал ты ещё, привык к сытой жизни. Бандиты в Перово стали грабить эшелоны с зерном. Люди бы стали голодать, и что было делать? Первыми без хлеба остались не мы бы с тобой, – говорил совсем тихо барон, – а те же рабочие. Вот так-то.

– И воруют же!

– Да с этим согласен. Но, ты тоже не знаешь всего. Больше всего прощелыг было при Александре Втором, когда жулики обобрали тысячи семей, устроив банкротства акционерных обществ и банков. Но, сейчас всё много строже. Так что учись, работай, занимайся спортом и меньше общайся с проходимцами. Это и тебя, Елена, касается!

Дочь только недовольно отвернулась, взяв тоненькую книжечку. Я оставил детей, подумав, что всё обошлось. И мы выезжали на дачу, в Сокольники. Я думал, нам всем вместе надо было развеяться.

Но, вот, на через два дня, моя жена, Ксении Михайловна, пошла в свою комнату, переодеться, мы в тот вечер должны были посетить оперу. Вскоре, не понимая, позвала меня. Шкатулка с драгоценностями была пуста. Я выслушал немало нелестных слов, но продавать или проигрывать семейное достояние я не собирался. В тревоге я проверил домашний сейф, но, слава богу, он не был вскрыт, хотя я заметил следы попытки взлома. Пропали драгоценности и Елены, моей дочери. Но, входной замок в квартире вскрыт не был, пропавших вещей у нашей гувернантки тоже не нашлось.

Был крайне неприятный разговор с моей дочерью и сыном, потому- что я заподозрил, что Дмитрий и Елена отдали семейные ценности этим анархистам. Я не стал обращаться в полицию, не желая огласки, но запер дома дочь. Ну, а сын пропал через день после этой размолвки, и пропали драгоценности. Шкатулки из комнаты Ксении и Елены. Тысяч на десять рублей.

***

– Поймите меня, Сергей Петрович! Что я должен был подумать?

– Неприятная история, – произнёс Стабров, – то есть, вы считаете причиной пропажи сына тот досадный разговор?

– Да, вероятнее всего.

– И точно, следов взлома нет?

– Замок не повреждён, дверной косяк тоже. Можете посмотреть, если считаете это необходимым, – удивившись, ответил фон Пфальц.

– И осмотреть комнаты вашей жены и дочери. Это неудобно, но просто необходимо, – твёрдо заявил Стабров.

Пока Ксения Михайловна и Елена Ивановна были в обществе Юйлань, можно было не волноваться. Сергей Петрович попросил отвлечь и развлечь их возможными способами, когда фон Пфальц начнёт переговоры.

– Квартира наша в семь комнат, из две предназначались прислуге- гувернантке- Евдокии Половневой и кухарке Алевтине Захаркиной, – рассказывал Иван Иванович, – а вот покои жены, – и барон открыл дверь.

Стабров мельком осмотрел обстановку- кровать, ширма, два зеркала, туалетный столик, бюро, два шкафа, портрет на стене, несколько фотографий. Ничего необычного. Посмотрел на окно, украшенное парчовыми шторами.

– Дом ведь в четыре этажа, и выше вас только чердак? – уточнил полицейский чиновник.

– Так и есть, – пока не понимая, ответил хозяин квартиры.

– А где лежала шкатулка?

– На туалетном столике.

– Так, так, так…Понятно.

Теперь окно, большое окно привлекло внимание Сергея Петровича, особенно открытая форточка. Весьма надо сказать, немалая. Гость взял лупу, и принялся изучать белую краску на подоконнике, и окне.

– Окна всегда закрыты?

– Разумеется нет, но перемещения проветриваем, конечно. Форточки стараемся открывать. Всё же топим печи иногда. Что бы не угореть. Знаете ли, у меня так отец чуть было не умер, от плохой печи.

– Очень правильно, господин барон, – согласился Стабров, не оборачиваясь к собеседнику, опять осматривая окно.

Дело оказывалось весьма интересным. И тут нашел, что искал- сбитую краску на форточке, по ширине ботинка, примерно тридцать шестого размера, и затем поцарапаную острым предметом гребенку, закрывавшую форточку, что бы она не хлопала от ветра.

– Ну, всё понятно, господин Пфальц, – говорил, улыбаясь Стабров, – Забрались к вам форточники, эдакие