тоталитарным обручем, теряют способность наблюдать и рассуждать. Они делают свои выводы медленнее, но тем тверже и глубже»[⁷]. Советская пропаганда постоянно твердила о том, что государству передового революционного класса по самой его природе свойственна наступательная стратегия сокрушения. Советским людям внушалось, что «от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней».

Сталинизм игнорировал важный гуманистический принцип приоритетности в международных отношениях общечеловеческих интересов. Да и как Сталин мог уважать этот принцип, если в 1937 г. сам выдвинул концепцию обострения классовой борьбы в советском обществе, а в международных делах не учитывал классовой и политической разнородности сил, действовавших тогда на мировой арене! Сталин и его окружение, прежде всего Молотов, внесли свой субъективный подход в советскую внешнеполитическую стратегию. Созданный искусственно Сталиным конфронтационный дух так пронизывал действия советского руководства, что мешал трезво оценить ситуацию и реально определить, где враги, а где силы, могущие стать союзниками СССР. Этому препятствовал прежде всего антифранко-английский синдром Сталина. Верх брали эмоции и стереотипы, а не рассудок.

Командно-административные методы и идеологизированный подход Сталина ко многим внешнеполитическим проблемам довлели над советской дипломатией. Процесс принятия важных, внешнеполитических решений имел узкоэлитарный характер, народ же вообще был отстранен от участия в формировании внешней политики. Авторитарная практика во внешней политике СССР, особенно в период 1939–1941 гг., не отражала и не учитывала адекватно протекавшие в мире сложные и противоречивые процессы и объективно не соответствовала коренным интересам Советского государства и народа.

Не подлежит сомнению (и это еще раз было документально доказано в ходе заседаний Нюрнбергского международного трибунала), что главными виновниками предвоенного политического кризиса, а затем и мировой войны были Германия, Италия и Япония, которым содействовали их сателлиты. Немалая доля ответственности за возникновение предвоенного политического кризиса ложится и на правящие круги Англии и Франции. Та осторожность, а то и просто недоверие к внешнеполитическому курсу СССР, которые демонстрировали правительства Великобритании, Франции, США и других стран, вызывались многими причинами. Но одна из них несомненно состояла в определенном повороте общественного мнения этих стран от уважения к Советскому Союзу как светочу новой жизни и оплоту борьбы с фашизмом к страху перед непредсказуемыми решениями советского руководства во внешней политике и террористическим режимом, установленным Сталиным внутри страны. Трудно уйти от вывода, что именно в этот сложный момент советских руководителей покинуло также чувство реализма и выдержки. Видимо, к данной позиции Сталина и его окружения вполне применимы слова А. Н. Яковлева, сказанные на II Съезде народных депутатов СССР: «Оправдывать собственные падения грехами других – путь не к честному самопознанию и обновлению, а к историческому беспамятству»[⁸].

Советское руководство не могло не знать, что мюнхенский сговор – не последний внешнеполитический шаг западных держав. Оно было осведомлено о глобальных планах Гитлера. Поэтому наряду с политикой Англии и Франции сталинизм стал одной из основных причин, по которой Советский Союз не был готов к соглашению с этими странами о совместных действиях против фашизма. Сталинский режим в политическом, да и в моральном плане был больше подготовлен к сговору именно с Гитлером.

Попытаемся же реконструировать в хронологическом порядке важнейшие шаги как Советского Союза, так и Германии с осени 1938 г.

Германское посольство в Москве уже в первые дни после заключения Мюнхенского соглашения предвидело возможность пересмотра внешней политики СССР и связанные с ним персональные перемещения в Наркомате иностранных дел. Так, 3 октября 1938 г. советник германского посольства в Москве В. фон Типпельскирх докладывал в Берлин: «Обращаясь к области политического прогноза, нельзя отказываться от мысли, что Советский Союз пересмотрит свою внешнюю политику. В этой связи надо иметь в виду прежде всего отношения с Германией, Францией и Японией… Я не считаю невероятной гипотезу, что современное положение открывает благоприятные возможности для нового и более широкого экономического соглашения Германии с СССР»[⁹].

В Берлине этими возможностями стремились максимально воспользоваться. В октябре 1938 г. между германским послом в Москве Ф. фон Шуленбургом и М. М. Литвиновым была достигнута договоренность о прекращении нападок по радио и в прессе на руководящих деятелей обеих стран. Затем последовало заключение взаимовыгодного торгового соглашения[¹⁰]. На дипломатическом приеме 12 января 1939 г. Гитлер демонстративно в течение нескольких минут беседовал с советским полпредом А. Ф. Мерекаловым, чего раньше никогда не делал. В речах Гитлера от 30 января и 28 апреля 1939 г. не содержалось обычных в прошлом нападок на Советский Союз и его внешнюю политику[¹¹].

Длительное время отношения между Германией и СССР осуществлялись в виде эпизодических контактов дипломатических представителей обеих стран. Так, советский полпред в Берлине А. Ф. Мерекалов после своего назначения на эту должность 6 мая 1938 г. и затем вручения верительных грамот Гитлеру 13 июля того же года впервые посетил министерство иностранных дел Германии с деловым визитом лишь 17 апреля 1939 г. Как записал в своем служебном дневнике статс-секретарь Э. фон Вайцзеккер, этот визит стал хорошим предзнаменованием в советско-германских отношениях[¹²].

С весны 1939 г. контакты советских дипломатических представителей с немецкими приобрели такой же активный характер, как с английскими и французскими. Руководители Германии заявляли о своем желании «возродить дух Рапалло», напомнили о договоре, который в 1922 г. стал историческим в судьбах этой побежденной страны и молодой Советской России.

Контакты, в ходе которых осуществлялся взаимный зондаж о путях улучшения отношений между обеими странами, приобрели постоянный характер. Начались они с успешного разрешения простого вопроса: советская сторона получила согласие на продолжение выполнения военного заказа чешскими заводами «Шкода», которые с марта 1939 г. стали собственностью Германии[¹³]. Чем они закончились, будет сказано ниже.

Так была предпринята пресловутая двойная игра сталинского руководства, воспользовавшегося сложившейся ситуацией, когда СССР оказался в положении