еще? — громко спросил Зеллис, не обращаясь к Иванову по имени. — Четвертый год пошел. Нового брать будешь? У меня есть парочка, если что. Скидку дам.

— Он еще тебя переживет, — пробормотал Иванов, глядя в кружку с горьким месивом.

— Ты его не кастрировал? Говорят, кастраты дольше живут.

— Не кастрировал, — вяло ответил Иванов, запуская рабочую прогу.

— А как твой папА? Бодрячком?

— Отец в порядке, — сухо ответил Иванов, — На совещание не опоздай. И вазелин не забудь.

— А ты вазелин себе оставь, тебе нужнее, — весело ответил Зеллис, щуря в приторной улыбке зеленые, как бутылочное стекло, глаза.

— С чего бы это? — встревожился Иванов.

— А ты вчера шефу сверку тарифов за месяц не предоставил, он с утра уже шипел, — еще веселее сказал Зеллис, и, насладившись выражением лица Иванова, допил кофе и бодро вышел.

Ах ты ж! Иванова как ошпарило. Вот ведь подсказывало что-то, что не надо сегодня было на работу идти.

Тут же заныл зуб. Этого еще не хватало. Совещание длится минут двадцать-тридцать, надо успеть хотя бы вчерне проклятую сверку рассчитать. Оформить потом можно, главное хоть что-то шефу предоставить. Как забыл, ну как забыл вчера?! Радовался еще, что в кои-то веки не надо допоздна оставаться, все успел сделать. Из головы совсем эта сверка выскочила. Вот черт…

Он не успел, конечно. И был вызван на ковер к Скарабею, и узнал о себе много старого в новых выражениях. Словарный запас у Скарабеева будь здоров.

Вернувшись за стол после начальственной выволочки, Иванов потер дергающееся в легком тике веко и стал разбирать заявки. Откуда столько насыпалось, всего ведь около часа прошло с начала рабочего дня.

Так, что тут у нас. Бригаду инкассаторов туда, туда и вон туда, по запросам клиентов. Тут ригели в сейфе заклинило, закрыть не смогли. Тут код не вводится в электронный замок. Инженеров на обе точки. Тут авария на дороге, бригада не доехала до точки. И, конечно, претензия клиента из-за отсутствия инкассации. Нарушение договора, то, се… Тут что-то вообще непонятное: связи у автосейфа с банком нет неделю, внесений в мониторинге не видно, зачислений у клиента нет, жалоба…

Поднимите мне логи, не вижу!

На обед Иванов не пошел. Дома нормально поем, подумал он, глотая слюну. Каспарян тоже не пошел в кафе. Он с собой из дома приносит обеды, дочка ему готовит. Запах такой, что с ума сойти можно — мясо, жареное на мангале, кинза, огурчик свежий, еще что-то аппетитное. Чавкает, сопит, шуршит пакетиками. Лаваш достал.

Иванов откинулся в кресле, вытянул под столом ноги, покрутил плечами, помял пальцами шею. Со скучающим видом, напевая, чтобы не было слышно рулад голодного желудка, вышел в коридор. Нашарив в кармане карту, пошел к вендинговому аппарату и купил бутылочку самого дешевого бульона с сухариками. Крупными глотками, морщась от гадливости, выпил его прямо в коридоре. Желудок заурчал еще громче. Иванов подумал и купил гвоздичный пряник, подумав злорадно: а не все Каспаряну благоухать, пусть-ка гвоздики понюхает. Каспарян гвоздику терпеть не может. Ну и пусть.

Вернулся в кабинет, сел, прислушиваясь к себе. Ничего, усвоился пряник с бульоном. Ладно, что тут у нас еще. Заявок за неполных двадцать минут пришло восемнадцать штук. Озвереть можно. Это никогда не кончится, с отчаянием подумал он. Но взял себя в руки, стал читать внимательно, и потихоньку раскидал заявки. Пока делал эти восемнадцать штук, пришло еще четыре жалобы и двадцать две заявки. Это ни-ког-да не кончится, повторил он про себя, отвечая на очередную жалобу.

Господи боже мой, ну хоть бы что-нибудь случилось. Хорошее что-нибудь. Пусть дочка Каспаряна в меня влюбится… Не то. Пусть мне зарплату поднимут хотя бы. Опять не то. Скарабей пусть уволится. Или, черт с ним, пусть на повышение уйдет, но пусть только уйдет. И это — не то. Все меркантильное, земное, тухлятина бытовая, а не чудо. Ну хоть что-нибудь, ну, например…

Боже ты мой, я ведь даже придумать ничего не могу, подумал он с тоской. Даже на это не способен. Прав отец, прав, пилил себя Иванов, щуря дергающийся левый глаз. Ни одна девушка на меня не посмотрит, и поделом.

Он вспомнил вдруг, как сто лет назад позвонил однажды вечером матери и прямо спросил: мама, а как вы с папой познакомились? Первая любовь или как у вас все было?

Мать спросила — у тебя девушка появилась? Да нет, замялся Иванов, я так спрашиваю, чтобы было потом что детям рассказать. История семьи, так сказать. Дети? Голос матери потеплел. Мой мальчик вырос, уже совсем большой. Ты единственный из всех детей на меня похож как две капли. Остальные в отца пошли — тощие, голенастые, лупоглазые, а ты у меня красавчик получился… Иванов ждал, не перебивая. И дождался.

Оказывается, мать даже не замечала его отца. Это отец рассказывал, как первая красотка колледжа сохла по нему и боялась подойти, а оказалось все совсем не так. Она как-то пришла посмотреть на баскетбольный матч команды своего колледжа с командой физмат-колледжа, ей нравился капитан их команды Сергей Басюк (в последствии стал олимпийском чемпионом и известным тренером). А отец Иванова сидел в вечных запасных. Когда матч закончился, она пошла выразить удовольствие от матча Басюку, а отец вдруг выскочил ей наперерез, запутался в собственных ногах и упал, ткнувшись своим длинным носом прямо в ее ботинки. Вставая, стал извиняться и оглушительно пукнул.

Она так хохотала, так хохотала, до слез. Вась, ты не представляешь себе, как это было потешно, умора, ей-богу! Ну, пожалела его, пригласила в кафе. А то он руки бы на себя наложил от позора. Надо было спасти парня. Вот, собственно, и вся история любви, извини, малыш. Но Егор был очень милым, правда. И папаша из него получился замечательный.

Спасибо, мама, сглотнув кислую слюну, сказал Иванов. И добавил: но вряд ли я это твоим внукам буду рассказывать. А что такого, сынуль? Всякое в жизни бывает. Да, бывает, согласился Иванов и, попрощавшись с матерью, дал отбой.

Вот тебе и любовь. Нарочно не придумаешь. Главное, теперь отцу как-нибудь не брякнуть, когда нудеть начнет и попрекать Иванова холостячеством, что в курсе какой была большая и чистая любовь у его родителей.

Мать умерла двадцать лет назад, а отец до сих пор хранит ее видео и фото. Второй и третьей, и вообще никакой больше дамы сердца у отца не было. Он рассказывал всем, что так сильно любил мать Василия, что не мог даже смотреть на других дам. Но, судя по всему, это другие дамочки на него не смотрели.

Иванов вспомнил фото отца в молодости: высокий, сутулый, с длинными, почти до колен мосластыми граблями, кадыкастый, с тоскливым выражением лица. Красавчик. Странно, но у сестры Иванова, у Маргариты, все эти