========== Увядающая роза. Том Риддл/Беллатриса Лестрейндж ==========

— Мой Повелитель, — шепчет она и змеей ластится к его руке, смольные кудри опутывают его пальцы, а безумные глаза, в которых давно уже исчезла нотка строптивости, которые наполнены гневом и желанием получить хоть крупицу его внимания, черными зрачками устремляются в его кроваво-красные. И на лице Беллатрисы не дергается ни один мускул, пока его длинные паучьи пальцы смыкаются на ее хрупком запястье, оставляют красные отпечатки на белой коже, и взор — взор маньяка, взор убийцы, взор повелителя этого мира, повелителя ее души и непризнанного короля, взор того, кто никогда не будет ее, и даже в уродливом теле — все такой же недоступный, — взор этот прожигает дыру в ее голове, распаляет ее душу очередным отказом.

Ей не больно, когда Темный Лорд отшвыривает ослабевшее после Азкабана тело на пол от себя, отворачиваясь и обращая свой взгляд к Долохову, молчаливой тенью зашедшему в залу и замершему с немым презрением к новой сущности бывшего друга, ловко скрываемым за маской равнодушия на губах, в которых тлела белоснежная сигарета; ей не больно стягивать с себя запачканное чужой кровью платье и глядеть на исхудавшее, наверняка ужасающее его своими новыми формами, тело, отражающееся в зеркале живым скелетом.

Ей давно уже не больно, Беллатриса искупила свою нежную девичью сущность грязью метки, она, крича и плача, сплавила ее с убийствами и рейдами, изнасиловала несколько раз выворотом себя наизнанку, перешиванием и перекройкой собственного образа для Него. Она сделала из себя монстра чужих сердец и упивалась полученным могуществом, но дрожала в раболепном страхе пред его ногами, прикасалась искусанными губами к темной мантии и разрушалась по частичке от каждого его презрительного или насмешливого слова.

Когда-то давно, еще до Азкабана, до убийств, до войны Беллатриса была алой цветущей розой с острыми шипами — лучшим цветком дома Блэков, самым живым и самым стойким. Она была ненормальна в своей преданности семье, которую давно продала Повелителю за один лишь поцелуй. На подкорке ее сознания сохранилось бережное пугливое прикосновение к его губам, сухой след, оставленный на тонких полосках его бледных губ. Тот самый след, что до сих пор сиял в ее воспоминаниях яркой вспышкой.

Темный Лорд пользовался ей, уничтожал и разламывал, он развлекался с ее поломанными костями и сращивал их вновь с утра, выгибал ее, ломая позвоночник, с редкими улыбками слушая ее визги боли, а Беллатриса всю себя отдавала, вырывала алые лепестки из засыхающей розы, которая вот-вот грозилась пасть под очередным градом последствий Его прошедшего увлечения девчонкой, потерявшей свою сладкую молодость среди зеленых садов сгоревшего поместья. Единственная, все такая же живая, единственная, сохраняющая отпечаток благородной помешанной семейки, она медленно задыхалась в тугих корсетах и дыму смертельных стычек.

Она была украшением короны Повелителя и его любимой игрушкой. Была. Давно.

Сейчас же ее сумасшедшая натура требовала кровавого ужина и чьих-то стонов под ее пытками, вина на завтрак и дурацкого огневиски вместо ужина, теплом разливающегося под ее кожей и помогающего на какое-то время заткнуть протяжные крики ее умерших жертв и слепое дыхание дементоров, сейчас ее спутанные черные кудри ниспадали на хрупкие плечи так, как нравится ей, а не ему. Сейчас он снова отталкивает ее, а ночью зовет, словно собаку.

Но Беллатриса больше не придет. Никогда.

Жалко, она не знает, что огонь внутри Повелителя ее попытки выбраться из омута зависимости разжигают еще больше, не знает, с каким интересом красных змеиных глаз он наблюдает за тем, как она кружится окровавленными ступнями в пьяном вальсе по острым ножам вместо пола, приближаясь к его последней ловушке.

========== Смерть плаксы. Том Риддл/Миртл Уорен ==========

— О чем ты думаешь, убийца? — вода мерно капает на плитку с потолка, слабый лунный свет пробивается через полукруглое окно в стене, освещая безжизненно-бледное лицо слизеринца, сковавшего себя в оковы черной мантии, петлей затянувшего идеально галстук на шее.

Он — ее каратель и молчаливый наблюдатель ее гибели, он — сладкая истома розовых девичьих мечт, запрятанных под толстыми линзами очков в погибшей душе, он — раздирающий ее изнутри вечный страх, он — спутник жизни ее, свидетель смерти. У Миртл под длинными рукавами бледных одежд спрятаны белесые полоски шрамов, у Миртл кожа слаще сахара на вкус. И большие омуты глаз пронзают издалека, в них небо со звездами рассыпается, проникая сквозь бестелесную оболочку, в них кровавыми отголосками стекла внутренний монстр Тома процветает.

О чем ты размышляешь, ее проклятье? Детская невинная страсть, до сих пор питающая огромное чувство, не дающая и рта раскрыть, чтобы обнажить жестоко все его секреты, чтобы хоть с кем-то поделиться черными отпечатками ее смерти, оставшейся на его руках.

Огромные желтые глаза монстра, тень Тома, замершая неподалеку — Миртл изо дня в день прокручивает тот момент под дрожащими веками, смывает своими слезами с прозрачной кожи боль, безуспешно вытаскивает кинжал, воткнутый в спину и повернутый несколько раз, вырывается с ослабшими стонами из заточенного капкана в лесу, в который она неосторожной юной ланью угодила, переломав свои сахарные кости, уронила голову к его ногам.

Но длинные пальцы не дотронулись до ее лба, не запутались в волнистых волосах и не прильнули в затравленном жесте к трупу, длинные пальцы нервно одернули полы мантии и вцепились в его кожу, пробежались легкими ударами по чешуе монстра, заставляя его скрыться в открывшейся взгляду погибшей комнате. Даже смерть прекрасного животного, еще молодого и невинного, не смогла заставить Его обратить свое сиятельное внимание на неприметную девочку с другого факультета.

Миртл Уорен фениксом сгорела в пламени своей любви, не имея шанса на возрождение. Она отдала все свои вечные жизни ему, намотала тонкой колючей проволокой на поломанный золотистый нимб, не чувствуемым прикосновением расправила волосы в его беспокойном сне, поцелуем растворилась на тонких губах.

У нее не было шанса на побег или освобождение, она сама себя обрекла на бесконечные муки страдания только ради еще нескольких лет рядом с ним, рядом с его сверкающим недоступностью холодным аристократичным образом, пробирающим ее насквозь, заставляющим прикусывать себе язык, встречаясь в