Белея, ночь приникла к яхте,
Легла на сосны пеленой…
Отава, Пейва, Укко, Ахти,
Не ваши ль тени предо мной?
Есть след ноги на камне старом,
Что рядом спит над гладью вод.
Туони! ты лихим ударом
Его отбросил от ворот!
Бывало, в грозные хавтаймы,
Неся гранитные шары,
Сюда, на тихий берег Саймы,
Вы все сходились для игры.
Где ныне косо частоколом
Вдали обведены поля,
Под вашим божеским футболом
Дрожала древняя земля.
И где теперь суровый шкипер
Фарватер ищет между скал,
Когда-то Юмала-голькипер
Лицо от пота омывал.
Былые матчи позабыты,
И вы – лишь тени в белой мгле,
Но тяжкие мячи-граниты
Лежат в воде и на земле.
Валерий Брюсов.
1913.
Мне страшно, как будто я медиум.
Миленькая, послушайте:
Закуталась ночь неведеньем,
Как шалью старушечьей.
Идет, ни на что не похожая,
Немножко хихикая, сердится.
Все страхи с минутною дрожью
Фотографирует сердце.
Льет призраки ночь, как олово,
Гадает она потихоньку.
В страшную эту столовую
Придите-же Вы, о, тоненькая.
Вы сделайте многоуютнее
Ночью, под лампою, в комнате.
Не знаем старинной мы лютни,
О страсти споем мы, пойдемте.
Пойдемте, наполним неведеньем
Рюмки, и будем здесь чокаться.
Ни ночь не увидит, ни медиум
Нежно-невиннаго фокуса.
Очень печальных сумерок
Задумчивыя материи.
Вздохнув, нечаянно умерли
Не думанныя потери.
Вечер усталым философом
Грусть опускает на стены.
Бродят в туманном и розовом
Не усыпленныя страсти.
Кем-то, наверно, подслушанный
С ними иду под карнизами.
Кто позовет меня к ужину,
Где шалости и капризы?
Двери их с музыкой заперты
Близкия и далекия.
Шатаясь, твержу безалаберно
Незаданные уроки.
За стеклами окон нет месяца,
Скользит уже ночь по инерции.
Нежность и боль не поместятся
В ими замученном сердце.
Я потерял и слова, и ритм,
И таинственный бант.
О, послушайте, что говорит там
И что шепчет там хиромант.
Он шепчет и льет свой воск,
Желтеющий, как вино,
И дым от его папиросок
Закрывает, как штора, окно.
Мне скучно! Выдь из за ширм
На минутку, судьба, без гримас!
Самым холодным эфиром
И страстью повей на нас!
– О, поскорей, господин хиромант!
Судьба, я знаю, мне друг.
– Подождите, черты не обманут.
И он смотрит на линии рук.
И вдруг он падает мертв.
(Горит канделябр в вышине.)
Вновь один я, как замысел чертов,
И, как дьяволу, скучно мне.
Мне скучно! О, где мой ритм?
В небе погас канделябр.
Танцует тоска с фаворитом
Danse macabre.
Отперт таинственный шкафчик,
Стукнем стеклянным стаканом!
Пусть по старинному кравчий –
Страсть наструит вина нам.
Симпровизируем тосты,
Вечер приветим искусно.
В рюмках купаются звезды.
Выпьем! Мне грустно, грустно.
Выпьем над тихою жизнью!
Вечер сердца нам раскутал.
Каплями винными брызнем
В вечный и черный купол!
Хрисанф.
Paris.
Свершаю четыреугольник,
Брожу по черному мосту –
Быть может – пятую версту,
Как зачугуненный невольник.
Брожу, несчастный. Быть может, плачу
И мысль, как ветер, жужжит: один.
Вот облезлый извозчик прикнутил клячу,
Вот блеснула афиша: Валентина Лин.
И опять та же дорога,
Та же мечта.
Не смотрите так строго,
Каменные уста.
…С каждым часом все ниже и ниже
Опускаюсь, падаю я.
Вот стою я, как клоун рыжий,
Изнемогающий от битья.
Заберу я платочек рваный.
Заверну в него сухари
И пойду пробивать туманы
И бродить до зари.
Подойдет старичек белый,
Припаду к мозольной руке,
Буду маяться день целый,
Томиться в тоске.
Он скажет: Есть способ,
Я избавлю от тяжких пут.
Ах, достал бы мне папиросу:
Без нея горько во рту.
Папиросу ему достану,
Он затянется, станет курить,
Словами лечить мою рану,
Душу мою лечить.
Но теперь печальна дорога
И тяжел мой удел.
Я не смею тревожить Бога:
У него много дел.
Рюрик Ивнев.
СПБ
Летнее небо похоже на кожу мулатки,
Солнце, как красная ссадина на щеке;
С грохотом рушатся элегантныя палатки
И дома, провалившись, тонут в реке.
Падают с отчаяньем в пропасть экипажи,
В гранитной мостовой камни раздражены;
Женщины без платья – на голове плюмажи
И у мужчин в петлице ресница Сатаны.
И Вы, о, Строгая, с электричеством во взоре,
Слегка нахмурившись, глазом одним
Глядите, как Гамлет в венке из теорий
Дико мечтает над черепом моим.
Воздух бездушен и миндально-горек,
Автомобили рушатся в провалы минут
И Вы поете: «Мой бедный Иорик!
Королевы жизни покойный шут».
