Вожделенные произведения луны
Елена Черникова

© Елена Черникова, 2021

ISBN 978-5-4490-5094-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

…да благословит Господь землю его вожделенными дарами неба, росою и дарами бездны, лежащей внизу,

Вожделенными плодами от солнца и вожделенными произведениями луны,

Превосходнейшими произведениями гор древних, вожделенными дарами холмов вечных,

И вожделенными дарами земли и того, что наполняет ее…

Второзаконие, 33:13—16

«Боже, — проговорил он год назад, забредя случайно в белую, с проталинами на штукатурке, церковь, похожую на весенний сугроб. — Помоги мне. Видишь, какое дело…»

Бог молчал. И Николушка Чудотворец, и все святые держали глаза вкось.

«Надо чаще встречаться?..» — процедил он и не оглядываясь вышел на Ордынку.

Глава 1

Во всякой гордости чёрту много радости. Спесь дворянская, а ум крестьянский. Дурак спесивится ниже себя. На грош амуниции, а на рубль амбиции

Профессор протёр чистые стёкла и положил очки на кафедру. Лицо большого учёного то платонило, то макиавеллило. Лица семинаристов отвечали дерридово.

— Я, конечно, понимаю, что следы минувшей ночи отпечатались не только на вашем челе, уважаемый коллега, — профессор бесстрашно глянул в угол невооружёнными глазами, — но лекция состоится при любой погоде.

— О, вы читали! — блеснул умом угол аудитории. Остальные по-интеллигентски захихикали в стиле ну вы же понимаете, предвкушая стычку меж отцом и сыном.

— Наверное, вам следовало бы начать утро с пива, — жалостливо съязвил профессор, обращаясь на голос чудовища.

— А я начал с… — Не договорив, школяр смежил веки. — Чтобы не оказаться в вашем, профессор, интересном положении. Когда при любой погоде должно состояться что вам угодно.

— Молодость!.. И нелогично, — вдруг смирился отец и поправил отсутствующий галстук.

— …которая знает, когда именно может старость… — добормотал засыпающий сын.

— Логично, — крякнули довольные студенты.

Все знали, что ночью в храме сын читал Евангелие над пятиюродной тётушкой, чем возмутил отца-гуманиста в очередной раз, однако пикировка по времяпровождению молодёжи сегодня прошла прилюдно, что было уже не совсем прилично.

— Отвратительный тип! — говорил он, когда спрашивали о сыне. — Я бы ему такую… чашу!.. она бы его не миновала.

Понимая боль отца, окружающие спрашивали о сыне часто, расковыривая ему сердце, но и желая вкусить от аллюзивных ответов, а потом неожиданно переставали спрашивать. И тогда бедный отец задыхался в тишине от безразличия Вселенной, не признаваясь даже сердцу, что избалован вниманием общественности к его забубённому отпрыску.

Спроси по сути — хотел ты родить сочинителя и верующего? — он, конечно, вспомнит, как уговорил немолодую жену рожать, лелея что-то своё, потаённое, невербализуемое. Гуманисты часто верят в детей как в личное будущее.

По вожделенной сути, разумеется, никто его не спрашивал: профессор всё-таки светило и застёгнутый человек, а вундерсын всё-таки шалопай, очевидно. Пустомеля, возможно, и притвора. Пусть разбираются.

Сын хотел в армию и за горизонт. Он усердно эпатировал пятидесятилетнего профессора, который точно знал, что армию дедовщина кровавит, за горизонтом воображаемое мечется, и сумма несоразмерна человекоэкземплярности индивидуума. Короче, и там, и там нечего ему делать. Лучше бы перестал по храмам шастать, со старухами кланяться, ещё увидит кто. Впрочем, и так все видели. Чудовище, коих уже не делают, сами берутся. Воскресенье — в церковь; посты — соблюдает; литература — житийная. Наигрыш и болтовня — позлить, только позлить отца.

Отец укорял отпрыска за несовременность и ретроградство:

— У сверстников — посты, у тебя посты. Смешно.

Сын отвечал:

— Папаня. Ты помнишь разницу между господами и рабами? Ты видишь разницу между господами и рабами?

— Один может, другой хочет, — насторожился отец.

— А почему?

— Иерархия. Что тебе?

— Проясню. Господин — знает цену, настоящую цену, сам назначает цену, сам проверяет отчёт и сам может заплатить настоящую цену за то, что стоит этой цены…

— Многословно.

— А если сократить?

— Основы философии — это ещё не философия. Каша сияющая, quasi-интеллектуальная. Господин ставит свою жизнь! Бросается Божьим, как ты выражаешься, даром. Очень модно. «Делайте ставки, господа! У кого с собой жизнь?» Ты видишь достойный товар, чтобы так платить?

— Да, — уверенно сказал сын, опять собираясь к вечерней службе. — Жить надо так, чтобы было за что умирать. А когда не за что отдать жизнь — это не жизнь.

— Я — пас, — меланхолично обронил отец. — Quasi una fantasia¹.

— Как всегда; поговорили; цитатник ходячий.

— Нам говорить не показано, — согласился отец. — И всё-таки скажу: зря ты надеешься набегать себе вечность; в институции, куда ты собрался, всё сложно. Так сложно, что мракобесие — мягко сказано.

Профессору не хотелось видеть сына в природном круговороте героев, ставящих на кон жизнь. Он давно решил: взлёт героизма есть результат разгильдяйства. Кто спасёт младенца из огня, если дом не загорится? А дом не загорится, если все соблюдут пожарную безопасность. Герой — отмазка для лентяев: толпа с удовольствием поклонится одному, но жить нормально всем — значит быть обществом.

А общество — уже не толпа, не масса, договариваться надо, да-с, и, следовательно, уметь говорить, формулировать, а речь в упадке, она всё дефицитнее. Ему известно доподлинно, поскольку профессор Кутузов преподаёт практическую словесность. Что такое жить нормально? Экзерсис для фантазии, а прилюдно профессор не фантазировал — он не политик, не писатель, он учитель высшей школы, высшей пробы, носитель тайны: поставщик уловок текстопорождения.

Разумеется, не хотелось и гибели сына: жена расстроится, похороны, а кошмары бальзамирования! и место на кладбище, поминки, девятый день, сороковины! Профессора ужасно раздражали эти троекратные поминки. У нас ведь не помянешь три раза — не то что православные бабульки-соседки, — учёные коллеги с кашей съедят, прямо на пыльной кафедре. Профессор вздрагивал при мысли, что надо трижды вынимать и прятать посуду.

Он ненавидел обряды за их интеллектуальную мелкотравчатость. Любая конфессиональность должна знать своё место на книжной полке или в ином специально отведённом месте. Извините, наступил двадцать