Комиссар, часть 3. Завершившие войну

Глава 1

Как известно, именно в минуту отчаянья и начинает дуть попутный ветер.

Иосиф Бродский

Комиссар Объединенной народной армии Александра Гинзбург

Январь 1920 года

— Товарищ комиссар! Александра! Посмотрите на меня!

Саша машинально обернулась на голос и замерла, не в силах выдохнуть. У окликнувшего вместо лица был черный квадрат, нацеленный на нее. Секунду спустя мир перевернулся, черное сменилось белым, рот забился снегом. Что-то тяжелое и теплое придавило сверху, не позволяя шевельнуться.

Ни выстрела, ни взрыва, только короткий шум борьбы и невнятная ругань.

— Что за бомба у тебя, с-сука? — орал Фрол, командир комиссарского конвоя. — Какой еще апырат? А ну отвечай!

Удар, хрип.

— Слышь, это и впрямь не бомба, Фрол Матвеич, — сказал один из бойцов. — Кодак это, машинка для фотографий.

— Так, отбой тревоги, — Фрол мигом охолонул. — Васька, слазь давай с комиссара, не твоя, чай, жена-то.

Васька, младший из бойцов конвоя, пыхтя, сдвинулся и освободил ее. Саша поднялась на четвереньки. Сплюнула окровавленный снег. Ощупала лицо: челюсть цела, зубы на месте, губа только разбита о смерзшийся снег. Робеспьер смотрел на нее укоризненно — они рухнули в сугроб в двух шагах от его копыт. Если бы конь забился, испугавшись суеты и криков, то растоптал бы обоих. Вот вышла бы нелепая смерть. По счастью, этот рысак был поумнее многих людей.

Солдаты скрутили фотографа — тот орал, что он доброволец из восьмой роты. Кровь с разбитого — сильнее, чем у Саши — лица заливала его городское каракулевое пальто.

Красный как полковое знамя Васька подал ей руку, помогая встать.

— Ты эт, не серчай, товарищ комиссар, — пробормотал он. — Я ж подумал, и впрямь бомбист выискался на наши головы… цела сама-то?

— Цела. Да с чего бы мне сердиться? Спасибо тебе, Василий, — Саша зачерпнула горсть снега, утерла кровь с лица и тепло улыбнулась юноше. — Ты ведь сейчас жизнь свою готов был положить за меня. Повеселились и будет, — это уже Фролу. — Главкома Антонова разыщите.

Пока Саша приходила в чувство после хлыстовского радения, посыльный от Антонова прибыл в Алексеевку и сообщил, что главком вызывает комиссара в Богословку. Выехали на рассвете и успели прибыть засветло. Едва спешились возле солидной каменной церкви, как случилась эта суматоха.

— Главкома искать я послал уже людей, — ответил взводный. — Слышь, комиссар, что с этим-то… как его… фотографистом? В разведкоманду б его, там со шпионами разбираться умеют, да, небось, не до него им нынче. Пустим в расход прямо тут?

— Ага, — рассеянно ответила Саша, приложив свежую горсть снега к распухшей губе. Фотосъемка в прифронтовой зоне, дело ясное, шпионаж. Если нет времени допросить основательно — расстрел на месте по законам военного времени. А этот пытался снять ее лицо! Она и жива-то до сих пор потому, что в ОГП нет фотографии ее лица.

И все же что-то здесь не сходилось. Почему он окликнул ее, прежде чем фотографировать? Ну какой хотя бы и самый дурной шпион станет так себя обнаруживать?

Черт, совсем нет времени разбираться, она уже три дня потеряла из-за поездки к хлыстам! И все же это солдат ее армии.

— Обождите. Я переговорю с ним.

К ней подтащили фотографа с заломленными за спину руками. Около двадцати лет, округлое лицо выбрито, хотя и скверно. Жидкие усики, большие голубые глаза.

Саша глянула на циферблат “Танка”:

— У тебя три минуты, чтоб объяснить мне, какого черта!

— Товарищ комиссар… Александра… — фотографу трудно было говорить разбитыми губами. — Прошу меня извинить, что причинил столько беспокойства… я не знал, я не подумал… понимаете, я глубоко штатский человек…

— Что ж тебя в армию понесло, такого штатского?

— Простите… Боюсь, не смогу изложить этого за три минуты…

— Уже за две! Хочешь жить — изложишь.

— Понимаете… вы-то понимаете, разумеется… Новый порядок — то, чего попросту не должно существовать. Война, террор — это все ужасные вещи… но это по меньшей мере честно в своем роде. И это имеет конец. А то, что делают с людьми они — необратимо, это меняет навсегда саму природу человеческого общества.

— Да хорош уже лозунги пересказывать... Фотографировать зачем полез? Чего ты тут успел наснимать?

— Видите ли, я с отрочества болел фотографией… это начало нового направления в искусстве. Снимал своих товарищей, бытовые сцены, подготовку к битве. Вас вот мечтал запечатлеть.

— За каким чертом?

Фотограф мягко улыбнулся:

— Понимаете, Александра… о вас столько говорят. Вам известно, что вы — легенда возрождающейся, как феникс, революции? Само ее олицетворение, в некотором роде? А лица вашего никто не знает. Я так мечтал увидеть вас… и многие мечтают.

Саша длинно и грязно выругалась. За полгода командования повстанческой армией сквернословить она навострилась так, что вгоняла в краску даже бывших прапорщиков.

— Доволен? — закончила она тираду, сплюнув еще раз кровь в белый снег. — Насмотрелся?

Подбежал запыхавшийся боец:

— Таарищ комиссар, главком ждет, вона та изба!

— Этого-то что, кончаем? — спросил Фрол.

Саша задумалась. Грубая лесть, полное отсутствие попыток скрыть фотосъемку… враги не настолько глупы, чтоб засылать шпионом эдакого недотепу. Но и не настолько умны, чтоб так талантливо замаскировать действительно опасного агента.

Командира восьмой роты она знала еще по пятьдесят первому полку, он был сметливый мужик и разбирался в людях.

— На усмотрение ротного, — решила Саша. — Отведите и доложите, что как было. Если ротный скажет, мол, ничего подозрительного за бойцом не замечено, пусть ограничится дисциплинарным взысканием, я не возражаю. Чистка сортира здорово помогает от избытка революционной романтики. А фотографический аппарат я реквизирую. Как пленку достать? Надо засветить.

— Извольте, вот так… И давайте я тогда вставлю запасную пленку, — засуетился фотограф. — Видите, чистая, в запечатанной фабричной упаковке. И простите за беспокойство еще раз. Я не подумал…

— А ты впредь думай, солдат, — зло обронила Саша и пошла за своим бойцом к избе, где располагался штаб.

— Ктой-то так морду тебе разукрасил, комиссар? — спросил главком Народной армии вместо приветствия.

— Да свои, как водится, — рассмеялась Саша. — Глупость одна, говорить не о чем.

Они обнялись. Саша сняла пальто, прижалась спиной к печи. Наташа Антонова принесла стакан почти горячего чая — живот уже явственно выступал под ее салопом. В тесной избе кипела работа. Командиры