золотистой, медовой, совершенной.

На этом янтарном фоне глаза ее выглядели удивительно темными, даже не карими, а совершенно черными, словно полированный обсидиан или вода в глубине колодца. Кость у нее была тонкая, а фигура всю жизнь сохраняла юношескую стройность. В ту пору, когда Рахиль впервые повстречалась с Иаковом, она еще не созрела и груди ее были маленькими, но покатые плечи и грудной голос делали ее необычайно женственной.

Как-то раз я услышала спор двух пастухов о том, что в Рахили прекраснее всего, – игра, в которую я и сама часто играла. На мой взгляд, самым привлекательным в Рахили были ее высокие скулы и гладкие, нежные щеки. Когда я была совсем еще малышкой, мне хотелось прикоснуться к ним, особенно когда Рахиль улыбалась. Щеки ее казались мне сладкими плодами – я даже пыталась лизнуть их в надежде попробовать на вкус. И моя прекрасная тетя смеялась – всем телом. Она любила меня больше, чем всех племянников, вместе взятых; по крайней мере, так она говорила, заплетая мне косы, – моей родной матери никогда не хватало на это терпения.

Невозможно преувеличить красоту Рахили. Еще ребенком она была настоящим сокровищем, украшением дома, всеобщей радостью – черноглазое дитя с волосами цвета темного золота. Ее ласково называли Туки – «сладость».

Все в семье заботились о Рахили, после того как умерла ее мать Уна – опытная повитуха, красавица с грудным смехом, которую подруги и родственницы очень любили и горько оплакивали. Никто из женщин не жаловался, если требовалось ухаживать за осиротевшей дочерью Уны, и даже мужчины, которых малыши занимали не больше, чем камни для приготовления еды, порой наклонялись, чтобы заскорузлой рукой потрепать девочку по нежной щечке, – а после этого обнюхивали пальцы и удивленно покачивали головами.

Рахиль пахла водой. Честное слово! Куда бы ни шла моя тетя, она всюду приносила с собой аромат свежей воды. Невероятный запах, зеленый и головокружительный, а в наших пыльных холмах это был также запах богатства и жизни.

В самом деле, если семья Лавана на протяжении долгих лет не голодала, то лишь благодаря колодцу – источнику воды.

Родные надеялись, что Рахиль, когда подрастет, станет колдуньей, способной находить скрытые водоемы и подземные потоки. Их надежды, увы, не оправдались, однако сладкий аромат свежей воды всегда оставался на ее коже и передавался ее одеждам. Если в нашем лагере вдруг пропадал из виду ребенок, можно было не сомневаться: малыш уснул среди ее одеял, посасывая большой палец, одурманенный манящим запахом свежести.

Ничего удивительного, что Иаков, увидев мою тетю у колодца, сразу попал под ее очарование. Другие мужчины с годами привыкли к облику и аромату Рахили, но Иакову, должно быть, она показалась чудесным видением. Он заглянул ей в глаза – и пропал. Поцеловав ее, Иаков обрел жажду мужчины, желающего возлежать с женой. Голос его изменился и разбудил Рахиль от детского сна. Она едва успела рассказать родным о встрече с Иаковом, как пришел он сам. Иаков искал Лавана, и Рахиль вопросительно взглянула на отца, ожидая его решения.

Первым делом Лаван отметил пустые руки чужака, однако мой дедушка не упустил из виду и того, что одежда его была сшита из хорошей тонкой ткани, бурдюки изготовлены весьма искусно, а рукоятка ножа сделана из резной полированной кости. Иаков встал перед Лаваном, склонил голову и проговорил:

– Дядя, я сын Ревекки, твоей сестры, внучки Нахора и Милки и дочери твоих родителей Бетуэля и Саруги. Мать послала меня к тебе, ибо брат мой преследовал меня, да и отец тоже велел уйти сюда. Я расскажу тебе всю историю, когда буду не таким грязным и усталым. Я прошу оказать мне гостеприимство, которым славится эта земля.

Рахиль открыла было рот, чтобы что-то сказать, но Лия дернула ее за руку, бросив на сестренку предостерегающий взгляд; юный возраст Рахили не послужил бы оправданием ее дерзости – девушка не смела вмешиваться в разговор мужчин.

Рахиль едва заметно топнула ногой, про себя обозвав сестру, которая слишком уж раскомандовалась, старой коровой и косоглазой козой.

Слова Иакова о гостеприимстве Лавана были, конечно, вежливой ложью, потому что меньше всего дядю радовало внезапное появление племянника. Стареющему главе клана вовсе не нужны были голодные бродяги, от которых только и жди неприятностей. Но поделать он ничего не мог: фамильная честь требовала признать свою кровь. Иаков сообщил имена родных, да и лицом юноша напоминал сестру Лавана.

– Мы готовы принять тебя, – сказал Лаван без улыбки и без малейшего намека на приветственный жест.

И, развернувшись, чтобы уйти, отец указал пальцем на Лию, поручая ей обо всем позаботиться. Моя мать кивнула и впервые оказалась лицом к лицу с мужчиной, который не отвел взгляда, посмотрев в ее глаза.

Зрение у Лии было превосходное. Одна из нелепых легенд, связанных с нашей семьей, утверждает, что она якобы погубила зрение, проливая реки слез из-за угрозы быть отданной в жены моему дяде Исаву. Если вы в это верите, то, вероятно, принадлежите к числу женщин, которые охотно покупают волшебную жабу для любовного приворота и прочую ерунду. На самом деле глаза моей матери были здоровыми и зоркими. Однако они заставляли людей испытывать неловкость и смотреть в сторону: один глаз Лии был ярко-голубым, как лазурь, а другой – зеленым, словно трава в Египете.

Когда она родилась, повитуха в ужасе закричала, что девочка – ведьма и ее следует утопить, чтобы избавить семью от проклятья. Но моя бабушка Ада дала дурехе пощечину и велела ей прикусить язык. «Покажи мне дочь», – заявила она так громко и гордо, что голос ее услышали даже мужчины, ожидавшие снаружи. Ада назвала желанную дочь Лией (это означало «госпожа») и со слезами произнесла над ребенком благодарственную молитву, надеясь, что девочка будет здоровой, ведь ранее бедняжка уже похоронила семерых детей.

Однако многие оставались при мнении, что младенец нечистый. По какой-то причине Лаван, обычно суеверный (он постоянно сплевывал, если приходилось сворачивать влево, и следил за фазами луны, приносящими удачу и несчастья), не обращал ни малейшего внимания на то, что болтали про Лию, и не прислушивался к советам отвезти малышку ночью в пустыню и оставить ее там умирать. Он, правда, выругался, поскольку родилась дочь, а не сын, но потом просто игнорировал девочку, даже не произносил имени Лии, словно ее вообще не было. Женщины тогда не в первый раз заподозрили, что Лаван плохо различает цвета.

Глаза Лии и много лет спустя оставались яркими, хотя родные надеялись, что они постепенно поблекнут; различие цвета с возрастом стало даже заметнее,