всегдашних забавах пассажиров? Наконец мы приплыли к берегам Англии, — а я не вынимал ни разу своих лоскутков, на которых большая часть письма уже стерлась.

Несмотря на то, я тешился мыслию, что приехавши домой, на досуге успею все сделать. В первые дни не было ни минуты свободной: посещения за посещениями! Множество любопытных не давало мне покоя, всем хотелось разговаривать с человеком, приехавшим из Китая. Мог ли я быть нечувствителен к таким домогательствам? Мне казалось, что неприлично сидеть запершись тогда, как имею случай наслаждаться удовольствием самолюбия и пользоваться обстоятельствами, которые заставляют людей просвещенных и знатных искать знакомства со мною. Отец мой беспрестанно напоминал о сочинении, потому особливо, что многие молодые люди, бывшие при посольстве, готовились издавать описания своих приключений в путешествии. Мы знали, что кому прежде удастся выдать такое сочинение, тот более всех получит прибыли.

Недели чрез две после нашего приезда объявлено чрез газеты, «что Описание путешествия посольства в Китай отдано уже в печать. Оно содержит в себе любопытные подробности о деяниях, нравах и обыкновениях китайцев, о городах, зданиях, садах и проч.». Отец мой побледнел от гнева, прочитавши сие известие. «Вот несчастные следствия привычки откладывать все до завтра! — сказал он. — К чему служат способности, таланты! Для чего потеряны издержки на воспитание! Проклятая лень, ты всему причиною!»

Сей упрек сильно тронул меня; я уверил батюшку, что с завтрашнего дня прилежно займусь работою и окончу ее в короткое время. В самом деле на другой день я принялся выкладывать из чемодана бумаги. Но, увы! с чем можно сравнить мое огорчение, когда я увидел, что все связки были замочены морскою водою! Бумага, заплесневшая и слепившаяся, при самом легком прикосновении раздиралась, и весьма немного осталось на ней слов написанных. Нельзя было составить ни одной мысли; насилу, с великим трудом удалось мне добраться до некоторых значений, которые могли пригодиться. Часто случалось, что помучившись очень долго, отгадывал самую малость. Например, полдня потеряно на открытие, что значат слова: гоя — алла — гоя; наконец вспомнил я, что в Китае работники повторяли слова сии, когда тянули по реке нашу лодку. Я увидел, что можно было бы обойтись без сего замечания. Много встречалось и таких слов, которых значения никак не вспомнил, а от того и прочее ни к чему не служило. Таким образом материалы, которые могли бы составить большую книгу в лист, чрезвычайно уменьшились. Однако ж я решился дополнишь недостаток собственными замечаниями, политическими и моральными. В Лондоне, казалось мне, трудно работать, от того что беспрестанно мешают; я вознамерился на некоторое время отправишься к своему дяде Лову, весьма доброму человеку, которой жил в провинции и держал поле на аренде. Я имел многие причины надеяться, что прибытием своим обрадую все его семейство; однако ж приметил великую перемену. Родственники приняли меня очень холодно. Люция, дочь моего дяди, которую прежде назначали мне в замужство, была в великом замешательстве и смущении; а это меня крайне обеспокоило.

На другой день поутру маленькие мои братья — которые в то время спали, когда я приехал — окружили меня с разными требованиями. «Вы привезли мне маленькую тросточку? — А мне маленькой барабан? — А мне китайскую куклу?» — Я застыдился, и не знал, что отвечать им.

«Не беспокойте его! — сказал г. Лов. — Кто в семь лет не мог найти свободной минуты написать несколько строчек к своему дяде, тому, верно, недосуг было думать о препоручениях братьев».

Я извинялся как мог и открылся чистосердечно, что все покупки увязаны были в коробочке, которая по неосторожности упала с корабля в воду. Люция, приметив мое огорчение, сказала, что нимало не жалеет о своем опахале, которое и без того могло бы излохматься. Она старалась помирить меня с отцом своим и матерью, но не успела. Я даже заметил, что ее предстательство еще более раздражало их.

Будучи в таких печальных обстоятельствах, я принялся за писанье; но едва успел начать пять или шесть глав, услышал, что вышло в свет сочинение графа Георгия Стаутона. Все надежды мои рушились. В крайнем беспокойстве я оставил дом дяди. Батюшка осыпал меня укоризнами, которых я был достоин по всей справедливости; он почитал меня погибшим человеком. Я внутренно терзался, чувствовал, чего лишаюсь, теряя Люцию, и твердо решился переменить образ своей жизни; но исполнение сего предприятия все откладывал до завтра.

Через два года батюшка скончался. Не могу изобразить, сколь мучительно было для меня грызение совести: я знал, чего стоили ему огорчения, мною причиняемые; видел, что его здоровье от часу слабело с той самой минуты, когда он потерял надежду на будущую мою знаменитость.

Я занялся новым проектом, который, по моему мнению, обещал доставить мне легчайшими способами и славу и богатство. Дело состояло в изобретении новой системы государственных доходов, которую вознамерился я представить правительству. Меня ободряли особы, имевшие у двора доверие. Казалось, что судьба мне благоприятствовала, потому что министерство приняло проект мой во всем его пространстве; как же я огорчился, узнавши, что один бездельник присвоивал себе проект и отнимал у меня плод трудов моих! Министр взялся разобрать наше дело; нам обоим надлежало явиться к нему для представления своих доказательств. Несчастной случай лишил меня всего; я проиграл дело свое за неявкою для объяснения. Определено было рассматривать наше дело в десятом часу; я пришел в половине одиннадцатого — и получил отказ. Между тем противник мой выиграл, потому что пришел в самую пору. В таких печальных обстоятельствах, почти не имея способов пропитать себя, я пошел домой; без всякого намерения забрел в публичный кофейный дом в ту самую минуту, когда некто читал в газетах следующее: «Ежели г. Лов или наследник его соблаговолит явиться к г-ну Григорию, то узнает о весьма важных для себя обстоятельствах». Будучи в крайнем удивлении, я сам прочитал статью; не откладывая до завтра, побежал прямо к назначенному месту и узнал, что один дальний мой родственник, весьма богатый человек, оставил мне по завещанию все свое имение, за то, что я один только из всей родни не стоил ему никаких издержек. Надобно признаться, что леность в сем только случае послужила мне в пользу. Если б я был поворотливее, то, верно, посетил бы своего родственника, он мог бы сделать мне какое-нибудь одолжение, и я не получил бы наследства.

Я принял имение, получил руку Люции, старался награждать любезную свою за ее ко мне привязанность и был счастлив.