поторопился к монастырю. Он пробежал по хорошо знакомым тропам. Глеб часто навещал сестру-настоятельницу, когда делал пожертвования храму.

Он постучал в железную дверь. Не отвечали долго.

– Кто там? – наконец осведомился женский голос.

– Поклон от Глеба Ковальского храму Роженице. Прошу прощения за столь поздний визит, у меня умирает ребёнок, нужна помощь, пожалуйста, позовите сестру-настоятельницу.

Ответа не последовало. Глеб задумался. Убедительно ли прозвучали его слова? Поверила ли монахиня в то, что у него умирает ребёнок? Глеб прекрасно осознавал, что ребёнок мёртв и его уже не воскресить. Ещё в комнате у него возник план. Пока всё шло по плану. Но если настоятельница не выйдет, его план не сработает.

Дверь отворилась и из монастыря вышла женщина лет пятидесяти в чёрной рясе. Глеб сделал поклон. Женщина поздоровалась, и, озабоченно взирая на него, спросила:

– И что же тебя привело ко мне в столь поздний час? Сестра передала, что ты что-то говорил про погибающего ребёнка.

– У меня погибла жена во время родов, ребёнок родился мёртвым, – сухо промолвил Глеб.

– Прими мои соболезнования, Глеб. Чем я могу тебе помочь? Я вижу, как тебе тяжело. Скорби, но не поддавайся отчаянию и не гневайся на судьбу. Ибо всё, что с нами случается, происходит по воле богов.

– С этим сложно смириться, с Умилой я был счастлив. Я бы смирился с потерей всех денег, с потерей статуса, но семья, это то, ради чего я жил. Я так молод, мне всего двадцать пять лет, и я уже вдовец, – с едва заметной укоризной сказал Глеб.

– Глупо гневаться на богов, они дали тебе двоих детей, но не уберегли жену и ребёнка, – назидательно произнесла монахиня.

– В этом вы правы, матушка Радмила, – вздохнул Глеб.

Он долго молчал и взирал на луну. Тишину нарушила настоятельница:

– Тебе нужно выговориться? Ты же за этим пришёл ко мне? Я готова тебя выслушать.

Глеб понял, что Радмила желает понять, зачем он к ней пришёл посередь ночи. Ведь не для того же, чтобы излить ей душу. Глеб поторопился ответить:

– Нет, благодарю, но я уже выложил всё, что наболело. Вы правы, матушка Радмила, я не несчастен, у меня есть двое детей. Но я в глубокой скорби. Я думал, что всё будет по-другому, когда начались роды, я ожидал того, что завтра я уже буду держать младенца. Я хочу удочерить девочку, я думаю, что это облегчит моё горе.

Настоятельница посмотрела на Глеба, в её взгляде сочетались удивление и почтение.

Глеб продолжил:

– Девочка чужой крови заменит мне умершую дочь. Я буду смотреть на неё, и она будет разбавлять мою скорбь своим радостным криком.

– Взять чужого ребёнка в семью это очень благородно, – наставительно проговорила сестра Радмила. – Но тот, кто усыновляет, должен осознавать всю ответственность этого шага. Сможет ли он не пожалеть в дальнейшем о своём решении? Он должен полюбить ребёнка как родное дитя. Сумеет ли он проникнуться отцовским чувством к ребёнку чужой крови? Ежели нет, то и не стоит брать на себя это бремя. Ведь если ребёнок не будет любим, вырастет ли из него добрый человек?

– Матушка Радмила, я понимаю, что удочерение – это серьёзный шаг. У вас в приюте есть девочка-младенец?

Настоятельница поправила платок, задумчиво посмотрела на луну и проговорила:

– Дня три тому назад нам подбросили девочку. О её матери ничего не известно. Может быть, бедная семья решила избавиться от лишнего рта. Либо мать её умерла, и людям ничего не оставалось, как подбросить её нам в приют. А может быть, падшая женщина решила так избавиться от ребёнка. Не нам судить этих людей, благо хотя бы то, что они потрудились дойти до приюта, а не выбросили бедняжку в канаву.

– Я удочерю её, – решительно бросил Глеб, – принесите её мне прямо сейчас.

– Приходи завтра, сейчас все спят.

– Нет, днём слишком много лишних глаз. Я хочу, чтобы никто не заметил того, что я удочерил девочку. Я сообщу всем, что этого ребёнка родила моя жена. Если все будут знать, что этот ребёнок не знатных кровей, а дитя без роду и племени, то этой девочке придётся нелегко. Среди знати она будет встречать лишь презрение. Она станет изгоем. Такую никто не возьмёт в жёны.

Настоятельница с изумлением посмотрела на Глеба. Он развернул платье и показал лицо погибшего младенца. Настоятельница от неожиданности ахнула и схватилась за голову.

Он продолжил:

– Я прошу, тише, нас могут услышать. – Глеб прошептал: – Я всё продумал, никто не узнает правду. Я прошу вас, незаметно подмените моего мёртвого ребёнка на девочку из вашего приюта.

Радмила возмущённо посмотрела на Глеба и выдала:

– Глеб, ты понимаешь кого ты просишь об этом? Я – настоятельница монастыря. Как ты смеешь просить меня совершить подобную мерзость?

– Прошу прощения, я вовсе не желал унизить ваше доброе имя. – Глеб старался говорить как можно мягче. – Согласен, ваша совесть не позволит вам сделать это, а потом скрывать правду. Я лишь хотел, чтобы девочка, которую я возьму в свой дом, стала счастливой. Иначе она станет изгоем, она никем не будет любима. А если она никем не будет любима, вырастет ли из неё добрый человек? – Настоятельница смерила Глеба задумчивым взглядом. – Никто никогда не узнает, о том, что мы сделали. Я всё продумал. Но даже если кто-то каким-то чудесным образом узнает о том, что это не моя родная дочь, вряд он подумает, что я был в сговоре с вами. Вы уже более двадцати лет как настоятельница, у вас безупречная репутация.

В этом нет ничего плохого. Я просто неправильно сформулировал просьбу. Я прошу вас сделать для меня две вещи. Первое: похоронить моего ребёнка. Второе: незаметно принести девочку.

Настоятельница задумчиво посмотрела на Глеба, важно покачала головой и сказала:

– Глеб, подумай хорошо, на что ты идёшь. Тебе всю жизнь придётся врать. Пойми, ложь не сделает тебя счастливым.

– Может быть, но таков уж наш мир. Всё в нём держится на лжи. От моей лжи никому не будет худо. Благодаря моей лжи бедная девочка станет знатной боярыней.

Настоятельница приблизилась к Глебу и протянула руки. Глеб подал ей мёртвого ребёнка. Радмила прижала его к груди и вошла в монастырь.

Через несколько минут она принесла ребёнка. Глеб взглянул на освещаемое луной крохотное лицо младенца. Ребёнок тихо фыркал и беспечно взирал голубыми глазами на Глеба. В его взгляде было нечто вроде восхищения. Словно он уже понимал, кого он видит. Видимо,