концентрированным страданием.

Надежда Константиновна так и лежала – на полу, тихонько похрапывая, время от времени беспокойно дергая конечностями. Лицо ее – бескровное, крайне измученное, приоткрытый рот, из уголка которого текла тягучая, густая слюна.

Так она и провела весь остаток дня, пробудившись лишь к вечеру, дезориентированная, с трудом приподнялась с пола на затекших конечностях. Воспоминания о случившемся нагрянули тут же, тяжелым похмельем осадив голову. Впрочем, кричать и биться в истерике уже не хотелось. У старушки на воспаленные глаза навернулись крупные слезы и быстро, маневрируя между морщинами, скатились по щекам.

– Ой, ой, ой, – только и вздохнула Надежда Константиновна. – Горе, горе-то какое. Не стало больше. На кого же ты нас? – в пустоту обратилась она.

Громко шаркая ногами, она тяжело уселась за кухонный стол и задумчиво уставилась перед собой, подперев щеку кулаком.

«Род приходит, и род уходит, а земля остается вовек», – думала Надежда Константиновна. " И Кесарь смертен«. Лучшие уходят раньше всех. Потому как раздают себя этому миру по кусочкам. В каждом их деле, каждом поступке на этой земле остается частичка собственной души, и со временем она расходуется совсем. И они рассеиваются в своем наследии и остаются жить как идея, надежда и будущность. И вероятно, это лучшая участь, которую можно заслужить при жизни. Особенно, если память о тебе осталась хорошая. И есть, кому помянуть тебя добрым словом.

«А кто и что скажет про меня?» – задумалась Надежда Константиновна. «Вот сегодня, не стало Иосифа Виссарионовича – земля ему пухом, и сейчас наверняка по всей стране траур, и по всему миру это событие обсуждают. Товарищи – соболезнуют, вражины – злорадствуют, но все вспоминают и говорят. И говорить и вспоминать еще долго будут, а что будет, когда меня не станет?» – Надежда Константиновна представила, что скажут о ее кончине те немногие люди, которые знают о ее существовании. Соседи, которые узнают первыми и будут качать головами, думая о том, кого теперь ждать на смену старушке в эту квартиру и слегка переживать о том, не окажутся ли новые соседи хуже. Участковый терапевт, который удивится, узнав, что Надежда Константиновна умерла только сейчас, ведь он «похоронил» ее еще два года назад. Грузин Самвэл из мясной лавки качнет головой, подкрутит ус и подумает об очевидном, когда Надежда Константиновна в который уже раз не придет за вырезкой по пятницам, как делала это все последние годы. Сторож Василий, с которым Надежда Константиновна иногда любила зацепиться языками – все потому, что он отдаленно напоминал ей покойного супруга. Пожалуй, что он даже вполне искренне расстроится – ведь старушка была одной из немногих, кто по-доброму относился к запойному мужичку. Возможно, кондуктор Евгений – прочитав некролог, поднимет бровь и вспомнит что-то из прошлого не столько о Надежде Константиновне, сколько о себе самом – молодом и наивном человеке. Пожалуй, все. Но все они абсолютно точно очень быстро забудут о ее существовании. А если и будут помнить, то как напоминание об одинокой старости и смерти в пустой квартире. И тогда Надежда Константиновна вернется туда, откуда однажды образовалась, образовалась на столь короткий миг, что и не имеет смысла даже считать эту мелочь. И станет она прахом, землею, из которой произойдут новые всходы, новый урожай, свежий хлеб, и там не раз еще будет и Надежда Константиновна, Сталин и социализм, плохое и хорошее, светлое и темное, колбаса по три копейки и дефицитная водка. Может, это все будет по-другому называться, на других языках, но суть останется той же самой.

«Повидала я жизнь, в общем. И хлеб ваш будущий, едала уже», – Надежда Константиновна махнула рукой, вздохнула и вдруг вспомнила, что хлеба как раз дома и нет. Глянув на настенные часы, она подскочила как ошпаренная.

– Батюшки, булочная то скоро закроется. Расселась старая, ну и ну, – запричитала Надежда Константиновна и быстро засеменила в коридор, сразу же позабыв о всех тягостных, неподъемных думах, которые только что наполняли ее голову. «Черного два, и булку белого, а масло? Черт его знает… вроде есть еще».

Громко пыхтя, натянула на ноги сапоги, сняла с крючка сетку, накинула пальто и уже готова была выбежать за дверь, но в последний момент остановилась у зеркала, увидев свое отражение. Из несколько пыльного отражения на нее смотрела еще совсем не старая, как ей показалось, женщина, которая еще пока все делает сама и не нуждается ни в чьей помощи. Женщина, которая многое успела сделать за жизнь и еще кое– что наверняка успеет. У этой женщины чистая совесть, чистые мысли и чистая квартира, не обремененные и не запачканные никакими порочными интенциями или фактами. Над этой женщиной нет начальства, и спрос с нее нынче тоже не велик. Она живет так, как хочет, как велит ей сердце, не стесненное внутренними противоречиями. Она достаточно мудра, чтобы избежать старческой озлобленности, потому что знает этот мир и умеет его принимать, а главное принимать себя в нем. Женщина, которая имеет большое преимущество жизненного опыта, позволяющего ей оставаться спокойной сердцем в стремнине человеческих страстей. Она со снисхождением смотрит на этот мир, на глупых людей вокруг, на извечную пустую суету, которую они создают вокруг себя и от которой мучаются день и ночь. Она свободна, настолько, насколько это может позволить себе добросовестный гражданин. И единственно, чего ей сейчас не хватает, так это свежего, теплого, душистого хлеба, который заполнил бы не только пустую хлебницу на кухне, но и даровал моральное удовлетворение, исполнив пунктик хозяйственности, такой важный для ощущения полноценности любой уважающей себя дамы того времени.

– А я еще все-таки хоть куда! – задорно сказала Надежда Константиновна, цокнув каблуком об пол. Затем еще пару секунд разглядывала себя в зеркало, наконец, по привычке махнула рукой и скоро выскочила за дверь. Спускаясь по ступеням, она одновременно обдумывала, стоит ли все-таки докупить масла, и прикидывала, насколько траурную мину стоит изобразить, если вдруг случится встретить знакомых на улице.