огромное за письмо. Мне очень приятно и очень лестно получить от вас такое предложение. Но, увы, откажусь. Не буду выдумывать причины и, как и вы, скажу прямо: я бы очень хотела работать с вами, работать над экопроектами. Но «Остриё» даёт мне возможность выходить на связь с членами экипажа. Я думаю, вы уже поняли, что это очень важно для меня. Поэтому – нет.

Обязательно передавайте привет госпоже Ирме!

С наилучшими пожеланиями, Оля Цикорская».

«Оленька, вы ещё слишком юны и не понимаете, как сложно может оказаться девушке, скажем, тридцати лет, у которой нет реального опыта работы. Я узнавал по своим каналам, пытался просить, чтобы вас перевели хотя бы в первы дублирующий состав, – тщетно. Вам не дадут работать на «Острие», Оля. Вы просидите с дубль-пособием весь полёт «Сола», а что будет потом? Устроиться куда-то параллельно вам мешает контракт, реальной работы нет.

Оля, я прошу, не подумайте, что я сманиваю вас к себе; я просто боюсь за вас, потому что в моей жизни уже был такой пример, и я знаю, что такие времена, как наши, могут сделать с такой девушкой, как вы. Так или иначе, выбор за вами, и если вы перемените решение, если вам понадобится какая-то помощь, – я к вашим услугам.

Привет Ирме, к сожалению, передать не могу. Связь с Нептунией оборвана, её восстановление, в свете проекта «Сол», отложили на неопределённый срок».

Оля прочитала последнюю строчку и почувствовала, как болезненно, резко сжалось сердце. Лицо Ирмы Золь на перроне, закаменевшее, с на миг слетевшей маской, а под ней – сырая, неприкрытая боль. И алая «Малиновка» сзади – громадная, с гравировкой «Заслона», флагманский скоростной маршрут по ближним планетам – облёт Системы всего за неделю..

Это было… когда же? Она ещё училась, а Игорь уже метил в экипаж «Хвои». Значит, года четыре назад. Выходит, Золь не виделся с женой уже четыре года, а теперь у них нет даже простой связи. Немыслимо в наш век, но… «Я просто боюсь за вас, потому что в моей жизни уже был такой пример».

Оля тряхнула головой, быстро напечатала: «Ещё раз спасибо, профессор Золь. Если понадобится, я обращусь за помощью. С уважением и благодарностью, Оля Цикорская».

И закрыла глаза, вдыхая холодный, сырой запах стартовой площадки. Дожди и близкая зима почти стёрли выжженный круг от взлёта «Хвои», и сюда, в сердце Синего сектора «Заслона», уже водили экскурсии. Иногда сюда приходила и она – представить, как плывёт по реке времени, и солнечные блики, как рыбки, как метки дней, влекут вперёд, к успешному завершению проекта «Сол».

Ей показалось, она почувствовала лёгкий аромат мяты. Открыла глаза, почти уверенная, что увидит спускающуюся «Хвою». Нет. Нет.

Только лёгкий, мягкий, дождливый предзимний свет. Пустота.

«“Хвое” по шифру “Лист”, строка три. Инженеру Игорю Атласову.

Игорёк, привет. Ну как ты там? У нас тут полный зверинец после отлёта. Никогда бы не подумала, что в космической сфере столько бюрократии, но, как выяснилось, бумаг ТАК много, что перепадает даже вторым дублёрам. Мне написал профессор Золь, сказал, настоящей работы пока не жди. Он абсолютно прав: перебираю архивы, побиваю справки по снабжению и подготовке “Хвои” задним числом. Глупо как-то всё это.

Дома всё как прежде, кроме того, что нет тебя. Мне кажется, я ещё не осознала, не поняла пока, что тебя тут нет. Иногда захожу к тебе, когда твоя мама дома. За стеклом твои чертежи, в шкафах твоя одежда. В ванной пахнет твоей этой пастой жуткой, этой мятой перечной…

А ещё, мне кажется, твоя мама жутко гордится. Звездит перед коллегами, что сын – инженер миссии, которая должна вернуть на Землю тепло.

Странная лёгкость, Игорь. Странная лёгкость. Мне внутри кажется, что ты уехал на пару дней, может быть, на неделю. Я ещё ничего не поняла, Игорь. Я не знаю, что будет, когда пойму.

Оля».

«Хвоя». Кают-кампания. Декабрь 2054-го

Ната возилась с запасными деталями обшивки: складывала так и эдак, будто составляла пазл.

– Это зачем? – через силу, без интереса спросил Игорь – только бы разбить молчание.

В космосе, в «Хвое» молчание было особым: обшивка поглощала звуки с жадность меламиновой губки, и, несмотря на вентиляцию и работающие приборы, если не было голосов – тишина казалась гробовой. Не гулкой, но плотной: налипала на лицо, как паутина.

– На всякий случай. Проверяю, как стыкуются разные слои, – ответила Ната. Неловко улыбнулась, тряхнула короткими тёмными волосами и добавила: – А ещё от скуки.

У них почти не было свободного времени – ни у кого из экипажа. Но в те короткие часы досуга, отводившиеся расписанием, они не знали, куда себя деть – особенно поначалу. Самым популярным местом был Луг, но очередь туда ещё на старте оказалась расписана на месяцы вперёд. Игорь побывал на Лугу однажды, но своё второе посещение передал командиру, технарю-временщику Ивану Каверину, у которого так некстати разыгралась хандра.

У одного хандра, у другого тут же ослаб иммунитет, третий страдал мигренями… Как будто не из кого было выбрать на Земле! Как будто экипаж «Хвои» не перебирали тщательнейшим образом, а взяли четырнадцать первых попавших под руку студентов гиганта-ИОХа. Уж лучше бы тогда Олю выбрали, желчно думал Игорь. И всё-таки мысль, что она осталась на безопасной, спокойной Земле, грела – грела куда сильней, чем с каждым днём теплевшие стенки экспериментальных абдрамоновых отсеков.

В них всё ещё не включили холодильники, хотя во всей остальной «Хвое» охлаждающие установки работали уже на одну треть. Абдрамон выдерживал одну и одну пятую солнечной температуры, именно из него состоял ковш, которым им предстояло зачерпнуть Солнце. Охлаждать абдрамоновые отсеки на пути к цели было бессмысленно – если что-то не так, если материал не способен выдержать температуру Солнца – лучше будет узнать об этом заранее.

И вот эти отсеки, экспериментальные, обогревающие и питающие все нужды «Хвои», уже раскалились от приближающегося светила, уже звенели золотым металлическим голосом, стоило вступить в их гудящие, пустые и гулкие пределы.

Луг был совсем рядом – так, чтобы тепло и свет абдрамона достигали его как можно скорее. И как же здорово было заходить туда – на поле с невидимым небом, в сырую зелень, в закипи вишни и алого ароматного шиповника, после прохладных, набитых электроникой отсеков, после золотых абдрамоновых атмосфер…

Он хотел бы находиться там постоянно – в этих ливнях сирени, в порхании мотыльков и стрекоз, – только от воспоминаний даже заколдованный луг, на котором неторопливо поднимались к замаскированному потолку земные ели и пихты, обретал горечь, начинал пахнуть пеплом, и сухой бумагой, и знакомым,