приносил жертвы, скромные, необязывающие и обязательно прилюдно. Все это оказалось пустым, ибо сам я очутился в пустом пространстве, едва услышав голос Ангела: «Теперь пойдем» – и мысленно дав ему согласие. Мое безверие потрясло меня окружающим видом – все белое, и небеса, и земля, не тронутый письменами пергамент духовного опыта.

– Выбирай направление, – уловил я подсказку от пернатого гида.

Я нервно хохотнул и, разведя едва заметными в белой пустоте прозрачными руками, выдавил:

– Любое?

– Любое – синоним безразличия, – дал мне еще одну подсказку Ангел, – пустота не изменится при отсутствии намерения.

– Но я не понимаю, где север, где юг, нужна точка отсчета, – с некоторым возмущением обратился я к своему спутнику.

– Продолжай, – спокойно ответил он.

– Продолжать чего? – недоумевал я.

– Думать, – Ангел легонько коснулся пером крыла моего лба.

Я усердно пялил глаза в белоснежное ничто, ища хоть какое-то присутствие в слепящей бесконечности. Где же пантеон богов, превозносимых жрецами и воспеваемых поэтами, где эти Исполины, метатели громовых стрел, Властители огня и Укротители молний? Должны же Великаны Моего Поклонения оставить хоть какие-то следы, раздумывал я, беспомощно озираясь вокруг.

– Они и оставили, – отозвался Ангел.

– Где? – с надеждой выпалил (или просто подумал) я.

– Их следы под твоими ногами, вот эти лужи белой жидкости, почти незаметные на белом основании.

– Это боги?

– Это твои боги, аморфные оттого, что возложил на их плечи то, за что в ответе был сам, невидимые оттого, что видел их изображения, но не видел за ними суть, и желеобразные, как и вера твоя, вспыхивающая по надобности и затухающая по удобству.

Я возмутился:

– Какие бы ни были, но они есть, их надо найти.

Ангел покачал головой:

– Они так и не определились сами, кстати, с твоей помощью, кто они и какие есть, а хождение по кругу привело к расплескиванию формы и рассеиванию смысла. Все, что осталось от них, – лужи-отпечатки. Можешь попрыгать в них, это не настоящее веселье, но какое-то развлечение.

Плясать на «костях» богов я не собирался, сама мысль показалась мне кощунственной, а прозвучав из уст ангела, еще и крамольной.

«Крылатый двойник» расхохотался, видимо, уловив мои доводы.

– Ты слишком серьезно относишься к себе и навязанным догмам, – прокаркал он сквозь смех, а успокоившись, продолжил: – Кажется, ты что-то жертвовал. Поищи это.

Я начал вспоминать. Подобных актов в моей жизни было немного, совсем немного.

– Заднюю ногу арабского скакуна, – заорал я в ухо Ангелу, – самому старшему богу.

Она досталась мне при дележе добычи в маленькой горной деревне, отбитой у неприятеля. Мы не были первыми вошедшими в селение, поэтому на вещи, женщин и нормальную еду рассчитывать не приходилось. Мои товарищи случайно наткнулись на убитую лошадь, свалившуюся в овраг, ее мы и поделили меж собой.

– Ты отнес ее на жертвенник потому, что двое из вас отравились мясом убиенного третьего дня животного, оно было с червями и непотребно в еду, – Ангел ухмыльнулся, – это не считается, думай.

Я перебирал в памяти мельчайшие подробности земной жизни, а они, на удивление, были столь точны и многочисленны, что колесо времени вращалось в обратную сторону невероятно медленно.

Тик-так, тик-так, щелк… «Вино, целый кувшин, среднему богу. Это было очень хорошее вино, из царских подвалов Большой военачальник перед всей нашей фалангой вручил мне кувшин…»

– За подвиг, которого ты не совершал, а лишь присвоил себе, взяв лавры погибшего героя, твоего товарища. Это не считается, думай.

Он был прав. Двое солдат бросились закрывать ворота, но тот, кто был чуть впереди, выскочил наружу и бросился на нападавших, давая время второму опустить на створки тяжелый запор. Когда подоспели остальные, я стоял у ворот один.

С жертвоприношениями у меня что-то не получалось, колесо событий скрипя и неторопливо совершало свое вращение, секунда за секундой, но подходящего сюжета не появлялось, хотя стоп, я закричал во весь голос:

– Яблоко маленькому палисандровому богу, что стоял возле моей кроватки. Сколько же мне было тогда – пять, шесть лет? Мама принесла яблоко, спелое, ярко-красное, такое красивое, что даже не хотелось кусать его. Я вертел прекрасный плод в руках, разглядывая его, прижимая нос к благоухающей кожице, касаясь своей щекой его гладких, почки бархатных боков. Мне было так хорошо и радостно обладать этим чудом, что я зажмурился от своего детского счастья, а когда открыл глаза, на меня смотрел палисандровый божок, без укора, без требований, без негодования, просто таращил свои деревянные глазища и, как мне показалось, не на меня, а на мое богатство.

Я подумал тогда, что, возможно, ему одиноко пребывать недвижимым, на одном месте, слышать жизнь за окном, но не видеть ее, встречать и провожать меня, ни разу не заговорившего с ним ни образом, видимым во сне, ни словом молитвы наяву, и ждать, ждать, ждать…

Все, что я мог сделать для него тогда, я сделал – отдал свое бесценное яблоко.

Оно успело сморщиться, иссохнуть, скукожиться и превратиться в бесформенную скульптуру неиспользованного дара, но мы оба не притронулись к нему из уважения друг к другу.

– Это подойдет, – произнес Ангел, – энергия такой жертвы чиста, используй ее.

– Но как? – я не понимал, чего хочет крылатый друг.

– Думай, мысли в этом месте материализуются мгновенно.

«Думай, – пробурчал я про себя, – как высохшее яблоко, больше напоминающее остатки жизнедеятельности молодой ослицы, с торчащим сверху хвостиком, может указать мне Путь, это же не Александрийский Маяк».

Слева от себя, в бело-молочном тумане, я увидел огонек, висевший на тонкой шее, венчавшей пирамидальное строение с обмякшими, неровными гранями. «Маяк, маяк из высохшего яблока», – возликовала моя душа.

– Наконец-то, – скептически, но благосклонно отозвался Ангел.

– Что теперь? – довольный собой, обратился я к спутнику.

– Направление у тебя есть, осталось освободиться от якоря.

«Желание мое отправиться в путь столь сильно, вряд ли что-то удержит меня на месте», – решил я и рванулся на свет маяка… Маяк остался при этом там же.

– Похвальное рвение, – спокойно заметил Ангел, – но мысль, хоть и материальна, но не всесильна, когда ей противостоит другая, более мощная.

– Меня держит какая-то мысль?

Ангел утвердительно кивнул.

– И что же делать? – я снова был в недоумении и разочаровании.

– Избавься от нее, – мой всезнающий двойник был не многословен.

– Каким образом?

– Думай.

Я погрузился в увлекательный процесс обдумывания того, о чем не имел ни малейшего представления, схожий с переправой в