возлюбленного, и она позволила себе расслабиться, опустить шитьё и закрыть глаза, представляя, что это Леон гладит её по щеке и шее, прижимается губами, скользит ниже, в вырез платья…

Издалека послышался стук копыт, и Эжени встрепенулась, отогнала непристойную фантазию и выглянула в окно, чтобы убедиться, что слух её не обманывает. На дороге виднелась фигура всадника в развевающемся чёрном плаще, направлявшегося к замку, и Эжени вздохнула с облегчением — несмотря на то, что пути в её краях были безопасны, а нечисти в последнее время стало значительно меньше, она всегда переживала, когда Леон покидал её, пускай даже ненадолго, как сегодня. Но вот он вернулся, и она снова смогла обратиться к шитью, предвкушая, как муж будет рассказывать о своей поездке, а маленькая Кора — слушать с широко раскрытыми глазами, как будто отец уезжал не в соседнюю деревню, а в неведомый край, чтобы сражаться с драконами и чудовищами.

За прошедшие шесть лет многое изменилось. Эжени вышла замуж за Леона дю Валлона — свадьбу сыграли на следующей неделе после Рауля и Анжелики. Жаклин д’Эрбле на исходе зимы родила сына — славного крепкого мальчишку, которого они с Анри назвали Шарль-Рене, объединив имена своих отцов. Юный д’Эрбле пошёл больше в деда по линии матери, чем по линии отца — такой же неугомонный и неукротимый, как маршал Франции д’Артаньян, он взял шпагу в руки едва ли не раньше, чем научился ходить, а через несколько лет уже не давал покоя никому в доме, носясь по коридорам, размахивая шпагой и выкрикивая одному ему понятный боевой клич. Светловолосый и кареглазый, мальчишка унаследовал красоту обоих родителей, ловкость Жаклин и музыкальный талант Анри, так что сын Арамиса часто замечал, что Шарль-Рене разобьёт немало девичьих сердец, когда вырастет, а Жаклин добавляла, что он проткнёт шпагой не меньше мужских.

Эжени родила спустя месяц после Жаклин, в марте, и позднее радовалась только одному — что она тогда была в Бретани, а Леон в Париже, и он не смог сразу приехать к ней, не увидел её, страдающую на родильном ложе, истекающую кровью, мокрую от пота, стонущую сквозь зубы молитвы и выкрикивающую ругательства. Хорошего лекаря здесь найти было почти невозможно, и Эжени, почувствовав приближение родов, послала за Жанной Буле. Старая травница была единственной, кто остался возле её постели — Бомани и Сюзанну хозяйка отослала прочь, несмотря на их возражения. Её беременность долгое время была незаметна — живот почти не рос, и Эжени благодаря чуть более свободным платьям и некоторым женским хитростям оставалась столь же стройной, как и раньше. Зато в последние месяцы она почти не могла ходить — собственный живот казался ей чудовищно огромным, она стала ужасно неповоротливой, почти не могла есть, страдая от рвоты, и считала дни, ожидая родов, как избавления от тяжкой ноши.

Ни одно избавление не бывает без боли, но такой боли Эжени не испытывала никогда в жизни — даже когда сошлась в бою с Корнелией де Пуиссон и лишилась магии. Она была твёрдо уверена, что уже не встанет с окровавленной постели, и мысленно то просила прощения у Леона за то, что покинула его так рано и таким нелепым способом, то радовалась своей предусмотрительности — за несколько дней до родов она привела в порядок дела в поместье, написала завещание, оставив замок и всё имущество в нём Леону, и готова была отправиться в мир иной — он уже не пугал её после многочисленных встреч с призраками и разговора с Портосом возле фонтана.

Но этот мир был не готов отпустить Эжени. Сама не зная как, она пережила невыносимую боль и вскоре с удивлением смотрела на заходящееся в крике дитя, которое показывала ей улыбающаяся Жанна Буле. Родилась, как и предсказывал Портос, девочка, вполне крепкая и здоровая, смотревшая на мир ясными голубыми глазами, удивительно серьёзными для столь маленького существа. Все младенцы, которых Эжени видела до этого, были сморщенными, красными, пищащими и походили не то на обезьянок, не то на гномов, но её дочь показалась ей даже красивой.

— Ну какая красавица! — восхищалась Жанна, и Эжени готова была с ней согласиться. Помимо приятной наружности её дочь, как выяснилось в дальнейшем, обладала хорошим аппетитом, железным здоровьем и умением засыпать после первых же нот колыбельной, так что поначалу у матери не возникло с ней никаких проблем.

Леон примчался в Бретань на следующий день, до полусмерти загнав свою вороную кобылу, и, сам едва держась на ногах, ворвался в спальню, где рухнул на колени возле постели Эжени. Её клонило в сон после кормления ребёнка, но она всё же нашла силы улыбнуться мужу и притянуть его к себе.

— Прости, — хрипло выдохнул он, утыкаясь лицом в её живот, как девять месяцев назад, когда только узнал о её беременности. — Прости, что не был с тобой.

— Ничего, я этому только рада, — прошелестела Эжени, гладя его по затылку. — Роды — ужасное и кровавое зрелище, и я тоже не хотела бы на них быть.

Леон приподнял голову, заглядывая в колыбельку, где мирно спала новорождённая, и при виде его бледного, измученного и бесконечно счастливого лица, при виде блестящих в глазах слёз Эжени подумала, что все эти страдания, пожалуй, были не зря.

— Какая она красивая, — выдохнул Леон, не в силах оторвать взгляда от дочери.

— Жанна Буле сказала то же самое, — Эжени, перебарывая сонливость, приподнялась на локте. — Как ты назовёшь её? В этом вопросе я полностью уступаю тебе.

— Корантина, — прошептал он. — Так звали мою мать.

Впоследствии они пришли к выводу, что Корантина звучит слишком длинно и сложно для такой малышки, и их дочь, крещённая в церкви под именем Корантины, стала для всех просто Кóрой. Когда она немного подросла, стало ясно, что от матери ей достались тонкие черты лица, тёмные волосы и любовь к книгам, а от отца — голубые глаза, тяга к приключениям и пылкий нрав. Кора могла всё утро провести в библиотеке, слушая истории матери о феях и лесных духах, а днём убежать в лес — разыскивать этих самых духов. Неудивительно, что Эжени переживала за неё — хотя все местные обожали дочь госпожи, а нечисть в лесу почти перевелась, она по своем опыту знала, как много на свете злых людей и нелюдей, и пыталась всеми силами оградить дочь от них, рассказывая ей о своих с Леоном приключениях — пока что в виде сказок. Позже, когда Кора подрастёт, можно будет открыть ей правду: мир населён удивительными созданиями, порой очень опасными, и все истории о путешествиях её отца и матери — чистая правда.

Больше Эжени не собиралась терпеть столь великую боль и прямо заявила Леону, что рожать больше не будет. Его, впрочем, это нисколько не расстроило — одна дочь сделала