расползаются быстро, так что все жители уже, можно считать, предупреждены. А разговор с пастухом не займёт много времени. Если это и правда какая-нибудь болезнь, то козла либо застрелят, либо его растерзают дикие звери — если он убежал в лес.
— Только если он одержим, он сам кого угодно убьёт, — дрожащим голосом вставила Сюзанна, и Леон поймал себя на том, что раздражённо закатывает глаза.
***
«Раньше я ловил государственных преступников, а теперь охочусь на козлов, в которых будто бы вселился дьявол», — высмеивал самого себя Леон, пока они с Эжени скакали к деревне. Он сидел на своей вороной кобыле, его спутница — на своём светло-сером жеребце, которого, как успел узнать Леон, звали Ланселот. Всего на конюшне, кроме его кобылы, было четыре лошади, двух из которых впрягали в повозку, оставшиеся две предназначались для верховой езды. Ланселот раньше принадлежал матери Эжени, а вторая верховая лошадь, Моргана — её отцу. Двух других лошадей звали Мерлин и Галахад, и сын Портоса не мог не улыбаться, думая, что эти имена придумала Эжени, начитавшись легенд о рыцарях Круглого стола.
Жиль Тома, плечистый рослый мужчина средних лет, был довольно зажиточным крестьянином, и дом его, как и он сам, выглядел крепким и твёрдо стоящим на земле. Приезду молодой госпожи крестьянин явно не был рад, отвечал, глядя в землю, и постоянно почёсывал густую чёрную бороду здоровой левой рукой — правая у него висела на перевязи. Он пересказал историю про козла, в общих чертах повторив то, что Эжени и Леон уже знали от Сюзанны, но решительно отверг все подозрения в одержимости.
— Взбесился он, просто взбесился, — Тома исподлобья глядел на девушку. — Непонятно, правда, с чего, но это уж дело десятое. И незачем вам, госпожа, из-за какого-то дурного козла приезжать и расспрашивать, как будто у вас больше дел нету.
— В наших краях приходится обращать внимание на все странные случаи, — на удивление кротко ответила Эжени. — А до этого козёл вёл себя как-то странно? Может, он и раньше на кого-нибудь нападал? Как, кстати, его звали?
— Никак, — крестьянин искренне удивился такому вопросу. — Я своим козам имён не даю, не до того. А что до нападений — не припомню такого.
— В доме последнее время происходили странные случаи? Разбившиеся зеркала, вещи, которые лежали не на своих местах, запах серы? Может, к козам проникал кто-то посторонний?
— Не было ничего, — упрямо повторил Жиль.
— Кто ещё живёт в доме, кроме вас? Ваша жена, дочь и сын, правильно? Кстати, это правда, что ваш сын куда-то пропал? Сбежал из дома, мне говорили.
— Сбежал, — крестьянин весь скривился и здоровой рукой прижал к телу раненую. — Дурак, мальчишка, что с него взять?
— Мальчишка? Сколько ему лет?
— Восемнадцать.
— А вашей дочери, его сестре?
— Розе? Летом шестнадцать исполнилось, — эти расспросы явно были неприятны Жилю. — Филипп решил, что отец ему не указ, вот и ушёл из дома. Хвалился, что до Парижа дойдёт… Только кому он нужен-то в Париже — деревенский пастух? Нет, гордыня в нём взыграла, говорит — не хочу быть как ты, отец, всю жизнь с козами возиться… Дурак, одно слово, дурак!
— А вы не пытались его остановить? — на взгляд Леона, Эжени зря задала этот вопрос. Тома помрачнел ещё больше и буркнул:
— Да такого разве остановишь? Да и не видел я ничего, он по-тихому сбежал, когда меня дома не было. Знал, что попадёт ему…
— Когда это случилось?
— Да дней десять назад.
Эжени расспрашивала ещё о чём-то, крестьянин ворчливо отвечал, но Леон уже не слушал их — он неторопливо обошёл дом и приблизился к козлиному стойлу, решив собственными глазами увидеть место, где всё произошло. Козы — серые и грязновато-белые, трясущие бородками и очень неприятно пахнущие — при виде незнакомца жалобно заблеяли и сбились в кучу. На стене были видны тёмные пятна — должно быть, кровь раненого Тома. Леон хотел войти внутрь, но тут сзади послышались шаги и тихий вскрик, и он резко обернулся.
На него смотрела молодая девушка — высокая, круглолицая, с большими зеленоватыми глазами, в которых стояли слёзы. Из-под белого головного убора выбилась вьющаяся чёрная прядь, но Леона больше всего привлёк синеватый след на левой щеке девушки. Он шагнул вперёд, и крестьянка поспешно отступила.
— Эй, не бойся, я тебя не обижу, — тихо позвал Леон. — Ты Роза, верно? Дочь хозяина?
Она потупилась и кивнула.
— Я приехал с Эжени де Сен-Мартен, чтобы узнать, что тут у вас случилось. Не расскажешь мне?
— Чёрный козёл напал на моего батюшку, ранил его в руку и убежал, — проговорила она тихо, глядя в землю. Сейчас она была похожа на плохую актрису, которая проговаривает заученный текст, не понимая его смысла.
— Что у тебя на щеке? Ты ударилась?
— Я упала, — Роза быстро прикрыла синяк на щеке рукой и отступила ещё на несколько шагов.
— Уж не на кулак ли своего отца ты упала? — прищурился Леон.
Девушка побледнела и замотала головой, потом быстро огляделась, словно ища поддержки.
— Мне нельзя с чужими разговаривать, отец запрещает, — тихо сказала она. — Да и пора мне, матушка ждёт…
— Я не чужой. Я служу госпоже Эжени, — возразил Леон, но девушка покачала головой.
— Всё равно. С чужими мужчинами нельзя.
— Роза-а-а! — донёсся из-за дома негромкий зов, и у стены дома появилась женщина, как две капли воды похожая на Розу, только старше лет на двадцать, с морщинами на лице, сединой в тёмных волосах и без синяка на щеке. Девушка обернулась и почти бегом кинулась к матери.
— Постой! — крикнул ей вслед Леон. — Это правда, что твой брат Филипп сбежал из дома?
Этот простой вопрос оказал на Розу поистине магическое воздействие. Она будто споткнулась на бегу, её плечи поникли, она хлюпнула носом и с опущенной головой упала на грудь к матери, которая приобняла всхлипывающую дочь за плечи и, кинув суровый взгляд на Леона, увела её в дом. Сын Портоса же так и остался стоять возле козлиного стойла, ещё толком не понимая, что именно он увидел, но чувствуя, что нашёл какую-то очень важную ниточку, которая могла вести к разгадке истории с чёрным козлом.