была хоть малейшая надежда на знакомого наблюдателя, постарался бы как-то намекнуть, как-нибудь выделиться, сделать что-то такое, чтобы стало понятно, что на острове не клон, а самый настоящий подлинник – Ада. Вторая партия вполне могла ее скрывать, и я принялся с чрезвычайным рвением, забросив ставшие для меня неважными все остальные дела, которые раньше приносили мне удовольствие (о чем я? Дела? У меня было только одно такое занятие – чтение), наблюдать за моими почти родными людьми.
Жизнь на острове показалась мне скучной, серой, неинтересной. Я даже попытался придумать сравнение, но перед глазами будто застыла тарелка с манной кашей – видимо, прямо из подсознания. Жизнь скучна, как тарелка манной каши с комочками. Нет, комочки – это хоть какое-то разнообразие. Жизнь скучна, как тарелка манной каши без комочков. Сваренная на воде. Без масла. Без ложки. Неделю назад. Я наблюдал, как мои подопечные налаживали быт: из заботливо–заблаговременно сваленных бревен словно по инструкции Икеи, хранящейся в памяти каждого индивида, собирался сруб. Память настойчиво подсовывало мне слово «колыба» вместо «изба», но в отчетах я неизменно указывал, что строятся коттеджи, чем выводил отца из себя. Интересно, замечают ли они, что строят дома из деревьев, которые на острове не растут? Возможно, это тоже чья-то шутка, или сделано по недосмотру, или возможно, что кому-то из руководства принадлежит фабрика по производству деревянных домов, последний вариант самый вероятный, к слову. Островитянам, кстати, любезно предоставили лодки, которые в месте их настоящего обитания тоже не растут. Я лишь усмехался про себя, но, с другой стороны, моим людям просто некому задать вопросы.
Привязав себя к мониторам, завтракая-обедая-ужиная, не отрываясь от наблюдения в режиме постоянной готовности заметить ожидаемый намек, я действительно отметил некую странность: почти всю работу мои первобытные жители делали по двое, составляя пары независимо от пола, вглубь острова к источнику питьевой воды якобы природного происхождения (как же природного – у меня такой же «источник», раз в неделю заполняемый специально обученными людьми, которых, правда, видел только издали) ходили тоже по двое для наполнения водой больших металлических бидонов (вот она – примитивная жизнь во всей красе), но от моего взгляда не ускользнула «Ада», иногда заходившая вглубь острова совсем одна. Что это – намек или жажда одиночества, понятная как перегруженному общением современнику, так и дикарю? Когда-то я думал, что смогу узнать Аду из сотен тысяч лишь по блеску глаз, но сейчас, огрубевший и ослепший, нуждаюсь в доказательствах сильнее, чем честный судья. Направив только на нее сотню камер, ведя ее тропой по экранным квадратам нескончаемого лабиринта, я то проверял свою веру, то взращивал паранойю: Ада казалась такой родной, но в то же время я одергивал себя, стараясь не поддаться вымышленному счастью. Когда-то давно я также наблюдал за Адой, пытаясь уловить признаки ее расположения. Тогда мне казалось, что будто вселенная благоволит мне: мы постоянно сталкивались в коридорах, в библиотеке, в читальном зале даже тогда, когда у нас семинары проходили в разных корпусах, на которых в то время мы и должны были находиться, однако принимая подарки судьбы с благодарностью, я удостаивал (как последний дурак) Аду лишь кивка головы. Лекции у нас были совместными, я специально заходил почти последним и садился позади Ады или рядом с ней. Как-то в перерыве между лекциями наши однокурсники решили, что автопоездка в Европу большой компанией – превосходная идея. Стали обсуждать маршрут и количество человек. «Герман, ты с нами?» – это был неожиданный вопрос от Ады, неожиданно-приятный. Мне хотелось крикнуть «да», чтобы вдруг не нашлось причин отказать мне в желанной поездке. Однако я медлил: мне казалось, что, если поспешу, окружающие в тот же миг превратятся в маленьких паршивцев, вопящих на одной ноте «тили-тили-тесто-жених-и-невеста», вгоняя в краску и заставляя меня – уже взрослого человека – чувствовать себя провинившимся дитем. Отвечать, увы, мне не пришлось. Ненавистный Райхман, положив свои красно-потные лапищи на плечи хрупкой Аде и глядя мне в глаза, вдруг гаркнул на всю аудиторию: «А давайте пустим Герыча по Вене». Сначала послышались отдельные смешки, потом громогласный гогот заполнил все пространство, не давая расслышать комментарий Ады. Она смотрела на меня, ожидая ответа, а я, осмеянный, чувствовал себя как актер немого фильма, попавшего в кино звуковое – слова уже не подчинялись мне, и я озирался, пытаясь призвать на помощь тапера, но и его не было. Раздосадованный, я схватил свой рюкзак и выбежал из лектория. «Ну и псих!» – услышал я за спиной крик того же Райхмана. Мое унижение было очевидно только для меня, для всех остальных, боюсь, я оказался обидчивым идиотом без чувства юмора.
Из душных помещений института вырвался на стонущую автомобильными гудками улицу – пробка и, как назло, дождь. Пришлось идти пешком. Крупные капли, попадая на мое лицо, поспешно устраняли несоответствие между моим тоскливо-внутренним ощущением и внешне-сосредоточенным видом. Намеренно отказавшись от зонта, в рюкзаке терпеливо ожидавшего моего снисхождения – такое наивное наказание – я вскоре был погружен в ливень, однако, думал я не о намокшем воротнике, неприятно тесно жавшемся к моей шее, не о расплывающихся чернилах на одолженных тетрадях, а лишь о нелепой шутке, которую и сам с удовольствием мог произнести среди своих друзей, но только не в ее присутствии.
Ключ повернул два раза – закрыто – два отрывистых звонка – шаги и снова скрип замка: встречает Мила. Что-то ты рано. И ты. Она обнимает меня, я кладу ей голову на плечо, и мы стоим, замерев в этом тусклом пространстве прихожей. Я слышу, как на паркет капает вода, как у соседей надрывается телефон, как ее наручные часы нехотя отмеряют нам секунды, однако мне отчего-то спокойно – я готов забыть и про часы, и про телефон, и про прилипшую к позвоночнику рубашку, но только с ней и только в этот миг. – Горячая ванна, горячий кофе, горячий поцелуй, – шепчет Мила, – и горячая пицца на дом. –Ты прелесть, – улыбаюсь. – Горячий поцелуй тоже на дом? –Ну, – тянет Мила, – можно в номер заказать. Смотрю на нее удивленно. – Я подумала, а почему бы нам не рвануть куда-нибудь в выходные. В Париж, например, или в Прагу? – Или в Вену. – Нет, – Мила наигранно-капризно поджала губы, – не хочу в Вену. – Жаль: такая шутка пропадает.
Я снова услышал звонок, но уже в настоящем: отец (кто ж еще?) предупреждает о надвигающемся шторме. Прошу инструкций. Наставник буркнул: «По
Жизнь на острове показалась мне скучной, серой, неинтересной. Я даже попытался придумать сравнение, но перед глазами будто застыла тарелка с манной кашей – видимо, прямо из подсознания. Жизнь скучна, как тарелка манной каши с комочками. Нет, комочки – это хоть какое-то разнообразие. Жизнь скучна, как тарелка манной каши без комочков. Сваренная на воде. Без масла. Без ложки. Неделю назад. Я наблюдал, как мои подопечные налаживали быт: из заботливо–заблаговременно сваленных бревен словно по инструкции Икеи, хранящейся в памяти каждого индивида, собирался сруб. Память настойчиво подсовывало мне слово «колыба» вместо «изба», но в отчетах я неизменно указывал, что строятся коттеджи, чем выводил отца из себя. Интересно, замечают ли они, что строят дома из деревьев, которые на острове не растут? Возможно, это тоже чья-то шутка, или сделано по недосмотру, или возможно, что кому-то из руководства принадлежит фабрика по производству деревянных домов, последний вариант самый вероятный, к слову. Островитянам, кстати, любезно предоставили лодки, которые в месте их настоящего обитания тоже не растут. Я лишь усмехался про себя, но, с другой стороны, моим людям просто некому задать вопросы.
Привязав себя к мониторам, завтракая-обедая-ужиная, не отрываясь от наблюдения в режиме постоянной готовности заметить ожидаемый намек, я действительно отметил некую странность: почти всю работу мои первобытные жители делали по двое, составляя пары независимо от пола, вглубь острова к источнику питьевой воды якобы природного происхождения (как же природного – у меня такой же «источник», раз в неделю заполняемый специально обученными людьми, которых, правда, видел только издали) ходили тоже по двое для наполнения водой больших металлических бидонов (вот она – примитивная жизнь во всей красе), но от моего взгляда не ускользнула «Ада», иногда заходившая вглубь острова совсем одна. Что это – намек или жажда одиночества, понятная как перегруженному общением современнику, так и дикарю? Когда-то я думал, что смогу узнать Аду из сотен тысяч лишь по блеску глаз, но сейчас, огрубевший и ослепший, нуждаюсь в доказательствах сильнее, чем честный судья. Направив только на нее сотню камер, ведя ее тропой по экранным квадратам нескончаемого лабиринта, я то проверял свою веру, то взращивал паранойю: Ада казалась такой родной, но в то же время я одергивал себя, стараясь не поддаться вымышленному счастью. Когда-то давно я также наблюдал за Адой, пытаясь уловить признаки ее расположения. Тогда мне казалось, что будто вселенная благоволит мне: мы постоянно сталкивались в коридорах, в библиотеке, в читальном зале даже тогда, когда у нас семинары проходили в разных корпусах, на которых в то время мы и должны были находиться, однако принимая подарки судьбы с благодарностью, я удостаивал (как последний дурак) Аду лишь кивка головы. Лекции у нас были совместными, я специально заходил почти последним и садился позади Ады или рядом с ней. Как-то в перерыве между лекциями наши однокурсники решили, что автопоездка в Европу большой компанией – превосходная идея. Стали обсуждать маршрут и количество человек. «Герман, ты с нами?» – это был неожиданный вопрос от Ады, неожиданно-приятный. Мне хотелось крикнуть «да», чтобы вдруг не нашлось причин отказать мне в желанной поездке. Однако я медлил: мне казалось, что, если поспешу, окружающие в тот же миг превратятся в маленьких паршивцев, вопящих на одной ноте «тили-тили-тесто-жених-и-невеста», вгоняя в краску и заставляя меня – уже взрослого человека – чувствовать себя провинившимся дитем. Отвечать, увы, мне не пришлось. Ненавистный Райхман, положив свои красно-потные лапищи на плечи хрупкой Аде и глядя мне в глаза, вдруг гаркнул на всю аудиторию: «А давайте пустим Герыча по Вене». Сначала послышались отдельные смешки, потом громогласный гогот заполнил все пространство, не давая расслышать комментарий Ады. Она смотрела на меня, ожидая ответа, а я, осмеянный, чувствовал себя как актер немого фильма, попавшего в кино звуковое – слова уже не подчинялись мне, и я озирался, пытаясь призвать на помощь тапера, но и его не было. Раздосадованный, я схватил свой рюкзак и выбежал из лектория. «Ну и псих!» – услышал я за спиной крик того же Райхмана. Мое унижение было очевидно только для меня, для всех остальных, боюсь, я оказался обидчивым идиотом без чувства юмора.
Из душных помещений института вырвался на стонущую автомобильными гудками улицу – пробка и, как назло, дождь. Пришлось идти пешком. Крупные капли, попадая на мое лицо, поспешно устраняли несоответствие между моим тоскливо-внутренним ощущением и внешне-сосредоточенным видом. Намеренно отказавшись от зонта, в рюкзаке терпеливо ожидавшего моего снисхождения – такое наивное наказание – я вскоре был погружен в ливень, однако, думал я не о намокшем воротнике, неприятно тесно жавшемся к моей шее, не о расплывающихся чернилах на одолженных тетрадях, а лишь о нелепой шутке, которую и сам с удовольствием мог произнести среди своих друзей, но только не в ее присутствии.
Ключ повернул два раза – закрыто – два отрывистых звонка – шаги и снова скрип замка: встречает Мила. Что-то ты рано. И ты. Она обнимает меня, я кладу ей голову на плечо, и мы стоим, замерев в этом тусклом пространстве прихожей. Я слышу, как на паркет капает вода, как у соседей надрывается телефон, как ее наручные часы нехотя отмеряют нам секунды, однако мне отчего-то спокойно – я готов забыть и про часы, и про телефон, и про прилипшую к позвоночнику рубашку, но только с ней и только в этот миг. – Горячая ванна, горячий кофе, горячий поцелуй, – шепчет Мила, – и горячая пицца на дом. –Ты прелесть, – улыбаюсь. – Горячий поцелуй тоже на дом? –Ну, – тянет Мила, – можно в номер заказать. Смотрю на нее удивленно. – Я подумала, а почему бы нам не рвануть куда-нибудь в выходные. В Париж, например, или в Прагу? – Или в Вену. – Нет, – Мила наигранно-капризно поджала губы, – не хочу в Вену. – Жаль: такая шутка пропадает.
Я снова услышал звонок, но уже в настоящем: отец (кто ж еще?) предупреждает о надвигающемся шторме. Прошу инструкций. Наставник буркнул: «По