Ирен Беннани If you get me. Книга вторая. Если ты достанешься мне

Глава первая

Моросили капли дождя, но ненастье не мешало прогулкам Людмилы, скорее придавало ей лёгкость и силу; когда с каждым вдохом со свежестью воздуха, перенасыщеного весннею влагой, созерцая парящую чистоту, витающую в субтропическом воздухе в блестящей дымке лазурного моря, в своём одиночестве она блуждала в межсезонье дождей по безлюдному каменистому пляжу. Порой, переводя долгий взгляд с перспективы в очетании гор, окамляющих море на удары волны, освежающей брызгами то и дело, переходящие в морские барашки и вместе с движением волн, с каждым приливом, с волнением, мысли её погружались в пережитое: Словно все эти движения волны воскрешали отбушевавшие чувства, притягивая все эти воспоминания с нарастаньем волн, переносили её в глубины сознания, погружая, в недавнее прошлое и словно бы, возрождаясь; возникали в каледоскопе событий, минувших в цепи дней: Казалось бы, в каком – то сливании со стихией в этом непрерывном движении волн, когда противоречивые чувства, перерастали в высокие гребни, где возвышаясь с волной, все они, разом нахлынув, обрушивались воспоминаньем, чтобы в неистовстве разбиться о берег. Все, также брызгаясь и угрожающе замахиваясь галькой, эти беспокойные мысли, крутясь в белом барашке, непременно ругались в волне и вновь, перекручиваясь вместе с бурлящею пеной мутнея: Словно бы варясь в молоке и пузырясь, просачивались сквозь блестящие в отраженье от солнца гладкие груды камней, ожившие на мгновенье в матовом своём разноцветье, секундами успокаиваясь и словно бы, замирая в шипении, который раз растекаясь в замысловатом ажуре и, застилаясь прозрачною пеленой, едва оголив каменистую кромку, накрывались волной.

Ветер растрепывал волосы, темнел горизонт, за спиной оставался причал, когда звуки бушевавшей стихии вдали с каждым шагом становились всё глуше, что порой затихали, а то, перемешивались с редкими отголосками птиц они какое – то время всё ещё были слышны. Идя по склону дорожки, Людмила поднималась всё выше, шумы штормящего, что минуты назад до неё доносились отчётливо, казалось, едва становились слышны и оставались где – то там, в самой низине у самого склона горы, в той дали, у неуёмного бурного моря. У подножья о чём – то ругаясь, нарастала волна, бранясь и падая и вновь белыми гребнями стемительно возвышаясь над рябью. Оглянувшись назад и только лишь, задержавшись с минуту, она постояла на склоне, прислонившись к одному из шелестящих дубов, насладившись открывшимся видом, пройдя по траве, свернула к перекрёстку дорог: Две из них уходили вперёд, две же, спускались обратно к каменистому берегу с пляжем. А затем, устремилась к ступенькам, что тянулись наверх, окаймлявших пригорок с деревьями лавровишен, лавров и кустов туй, вскоре постепенно замедлила шаг, ступая неспешно по облупленной плиточной лестнице, знакомой ей с детства, неторопливо идя, а порой останавливаясь, ощущая, как разливается по всему её телу усталость: Словно окатившись приятной волной, что нахлынув теплом, обволакивает её каждый раз в конце долгих прогулок.

Продолжая подъём по череде сотни ступенек, с каждым шагом прислушиваясь к нежно шелестящим деревьям, и вдыхая со всей полной, повисшую в воздухе свежесть прохлады, не оводя взгляда от блестящих многочисленных капель, словно влажных гирлянд, что повисшею влагой, покрывалом после дождя одели эти нежно салатные кроны: Все эти деревья, шапки кустов оставаясь внизу; справа от лестницы с её рядами потемневших ступенек, продолжали играть переливами, бликами фонарного света. И поднимаясь всё выше по этим ступеням, не ускоряя шагов, она продолжала идти также неспешно, пока впереди проглянув, золотистою луковкой и показываясь небольшими фрагментами сквозь верхушки деревьев салатной листвы, у дороги не выросла церковь… И таким появленьем, словно бы по волшебству, отбросив все тревожные, смутные чувства Людмилы, успокоив её долгое брожение мыслей, убирая терзавшие душу волнения и даря ей покой, забытьё, безмятежность …. И, казалось бы, всё её существо предалось упоительным чувствам, внимая минутам покоя, наполняясь вечерней тишиной, молчаливой прохладой и всё вместе напоминая ощущение того дня, того вечера, по её возвращению к дому. А тогда…, с наступлением сумерек, она также с упоением слушала все звуки сверчов, мотыльков и морского прибоя; и его размеренный, захлёстанный шум, как хотелось сидеть у окна, и смотреть на ночной кипарис и, не переставая, любоваться часами, вымахавшим под пятый этаж деревцом. Вновь ловить дуновение ветерка в ощущении ночи, манящей звуками, ароматами юга в отворённом окне; Находясь, словно бы под гипнозом бесконечности всей вселенной, её космоса, красоты взгляда в непроглядную темноту, уходящую в черноту звуков, что сливаются с шумом моря: Непроглядно и по колдовски; пленяя, вглядываясь, в ощущения ночи, в тоже время, наполняя течение мысли глубиной тёмноты, бесконечностью невидимой дали; черноты: Где слились очертания неба с колыханием моря, в его шелесте с соразмерным мотивом убаюкиваний и тягучим голосом волн: Упиваясь, видом в непроницаемой дымке чёрной дали, подёрнутой в густоте пелены лёгким люминисцентным туманом, в нетерпении сгорая каким – то маниакальным желанием; ей вспоминалось, как она словно сомнамбула направлялась за акварельными красками, кистью и альбомным листом чистой бумаги…

Тем временем, свет, проникающий снизу, светлою дымкой обволакивал ночной кипарис, неярко искрясь, обрисовывая его мягкие тени, пирамидального контура в разбрызганном сумеречном серебре, оттеняя блистательную грациозность, окружающей его темнотой.

Восторженная колоритом ночи, не в силах сдержать всех эмоций, нахлынувших, чувств одолевших её от дыхания юга, не теряя минут, как бредя видами темноты, полотна, от сгустившихся плотных сумерек, подступающей ночи, взгляд притягивает световой поток, обволакивающий ствол кипариса: Где вкруг него всё летает, искрясь в пузырьках, света окружающих его крону, рассыпаясь серебристыми брызгами, словно рисуя руками творца, усиливая рельефность пирамидального контура, подчёркивая его треугольник и придавая конусность его очертаниям. «Ночной кипарис, как символ, ослепительной мужской неведомой силы», – блуждая в мечтах, летал в пространстве и лёгкости мыслей, в воображаемом образе и ей казалось, он оживал: Секундами словно паря, витая в свете, струящемся снизу, в его серебристом потоке, обволакивающем божественный ствол, в пузырьках, сливаясь с в лёгкости ночи и умиротворяясь, вечнозелёной цветущей реальностью кипариса.

Когда закрепив под наклоном бумагу, она