мощный двигатель внутреннего сгорания, который требовал постоянного движения вперед, а на холостых оборотах только впустую жег топливо душевных сил.

Прошло несколько дней. Андрей Макарович каждый день как заведенный совершал свой ритуальный забег в магазин, аптеку и, наконец, к вратам ада. Ровно в назначенный час на пороге появлялся Люцифер в не слишком чистой медицинской пижаме и выдавал столпившимся у его ног просителям малопонятную информацию, почти в точности повторяющую слова чуть более приветливой сотрудницы, отвечавшей по телефону справочной. Андрей Макарович вместе со всеми вручал передачу для своей родной заключенной и ковылял домой. Жил он в семье младшего сына, который, припоминая свой опыт ухода за маленькими детьми, не уставал каждый день объяснять отцу, что подгузники в таком количестве не могут быть нужны, да и воды по два литра в день выпьет даже не всякий здоровый. Но это была единственная связь Андрея Макаровича с Еленой Александровной, единственная возможность передать ей свою заботу. И пусть даже все эти вещи не дойдут до нее лично, а достанутся кому-то другому, но зато вместе с ними в густую атмосферу тяжелой болезни попадет его концентрированная любовь, которая уж точно найдет путь к адресату.

Пару раз вместо опухшего и помятого – то ли от бессонных ночей дежурств, то ли от пристрастия к спиртному – лечащего врача подменяла его менее отталкивающая коллега. Впрочем, доверие к ней скорее объяснялось лишь инстинктивным приятием мужчины представительницы противоположного пола, потому что и она ничего толком не объясняла. Правда, именно от нее Андрей Макарович услышал долгожданный вердикт: «Завтра переводим в палату интенсивной терапии».

И хотя из сумбура медицинских терминов где-то на горизонте сознания сложилась мрачная безысходность, Андрей Макарович старательно отгородился он нее беспорядочной баррикадой из хлопот, связанных с выпиской из реанимации.

С самого утра он уже дежурил у проходной и пытался просочиться через фильтр охраны. Он пробовал называть фамилию, но из списков пациентов реанимации Васильеву уже педантично вычеркнули; он, задействовав весь свой профессиональный артистизм, умолял о снисхождении человека с синдромом вахтера в черной, смутно напоминающей эсесовскую, форме; он даже предлагал ему деньги, но все эти ухищрения не дали никаких результатов. На свидание с Еленой его пропустили только в строгом соответствии со стандартным графиком посещений и одновременно со старшим Сережей, который специально чуть раньше отпросился с работы, чтобы при необходимости чем-нибудь помочь.

Совершенно не чувствуя тяжести сумок с вещами и гостинцами, которые он набрал назло утверждениям врачей о каких-то там глотательных функциях, Андрей Макарович вбежал в отделение, опережая сына, с нетерпением выяснил заветный номер палаты и робко постучал. С той стороны ответа не было, поэтому он осторожно скрипнул дверью, и они оба переступили через порог.

В палате стояло пять коек, три из которых были заняты. На одной из них спиной к двери сидела грузная женщина с сальными седыми волосами. На второй, опираясь спиной на прислоненную к изголовью подушку, полулежала еще одна, чуть моложе. Рядом с ней на ободранном дерматиновом стуле сидела, вероятно, ее дочь. Они тихо беседовали, при этом больная говорила медленно и старательно, как слабоумный ребенок.

Елена оказалась дальше всех от входа, поэтому ее они увидели последней. Глаза ее были закрыты, руки лежали поверх одеяла, и вся она, как осевшее тесто, будто бы немного растеклась по постели, став почти плоской снизу. Удивительно, но лицо ее выглядело моложе обычного: мимические мышцы уже долго практически не работали, и морщины, которых и так было немного, почти разгладились. Сергей ее даже не сразу узнал: ее привыкшие к полуулыбке губы были теперь растянуты силой гравитации, которая заставила щеки перетечь ближе к вискам, и это придавало лицу неприятное, немного жабье выражение.

Растерянно поздоровавшись сразу со всеми, Сергей пропустил отца вперед.

А вот Андрей Макарович даже не заметил перемен во внешности: он мгновенно узнал свою Лесю, увидел ее родные черты, ослабил, наконец, натяжение взаимной привязанности, которая за дни разлуки стала такой тугой, что любая мелочь задевала эту жилу, делая рану в месте крепления все глубже. Сердце его зашлось от радости встречи, захлебнулось сочувствием, заныло от горя. Он сел на край ее кровати, и погладил по свалявшимся волосам. Чтобы его слезы не потревожили ее тяжелыми каплями, он слизывал их, как только они доползали до губ.

Елена приоткрыла глаза, но черты ее не наполнились выражением, а нежное прикосновение его руки как будто причинило боль: она бесформенно застонала и снова погрузилась в сон.

Андрей Макарович заметался вокруг ее кровати, хаотично рассовывая принесенные с собой вещи в тумбочку, подтыкая одеяло, поглаживая по руке…

Понимая, что здесь он отцу ничем помочь не в состоянии, и интуитивно стремясь выйти из зоны притяжения огромной планеты страдания, неумолимо закрывающей горизонт, Сергей отправился на поиски нового лечащего врача, чтобы выяснить истинное положение дел. К счастью, долго искать не пришлось: в ординаторской на названную фамилию, которую он заранее выяснил на сестринском посту, откликнулся субтильный молодой мужчина с красивым надменным лицом и сияющей лысиной. Он неохотно отвлекся от приятного флирта с миловидной коллегой. Вопрос о состоянии пациентки Васильевой вызвал в нем досаду, но, смирив ее в присутствии явно превосходящего габаритами и солидностью соперника, он все-таки решил вернуть себе доминирующее положение:

– Левосторонний паралич, дисфалгия, афазия, когнитивные нарушения, – зачастил он с явным намерением спровоцировать расспросы, а значит, обрести информационное преимущество.

Но Сергей, инстинктивно почувствовав соревновательность, не поддался. Мужскую харизму он унаследовал от отца, в котором все, даже имя, было воплощением мужественности, поэтому привык из любых поединков – независимо от обстоятельств – выходить победителем. «В конце концов, значение всех этих терминов легко выяснить самостоятельно», – решил он про себя, холодно поблагодарил и вышел в коридор, оставив в защите соперника серьезную вмятину.

Это ли мимолетно проигранная битва за первенство или просто хроническая потребность в самоутверждении стала определяющей в выборе тона, на который впоследствии лечащий врач всегда переходил при общении с Андреем Макаровичем. На все вопросы и просьбы он отвечал отрывисто, туманно и раздраженно, всем своим невзрачным телом демонстрируя превосходство