Лемешко Фёдор. Найдёте. Пока искать будете, шевелите мозгами. За три тысячи шестьсот семьдесят пять рублей париться вам лет по семь. Большая сумма потому что.

Малович сделал паузу.

– Я шмон на хазе реально делать не буду. Возьмёте все деньги полностью и отвезёте мужикам. А они заберут заявление. Напишут, что ошиблись. Что выпили с радости и забыли, куда их сами спрятали на обратной дороге. Бандитов несуществующих придумали, чтобы жены не подумали, будто они эти деньги спрятали от семей. А дома на трезвую голову нашли свёрток с деньгами в соломе на телеге под подстилкой, и всё стало хорошо. Заявление заберут, я сразу оформляю на вас довольно мелкую карманную кражу. Вы садитесь на полгода или получаете условно. Но вот, мля, попадётесь ещё раз хоть кому из наших, пришьём вам все «висяки» и «качаться» вам тогда, урки, по червонцу минимум. А «висяков» у нас достаточно». Всех бандюг в городе за месяц не переловишь. Ну, так что?

– Базару нет, начальник! – обрадовался «расписной. – Завтра все деньги будут в Янушевке. Отдадим колхозникам. Век воли не видать.

– А наказание от меня лично такое. Доставайте из своего схрона шестьсот семьдесят пять рублей. – Малович взял обоих за грудки. – И завтра я приеду к вам в адрес часам к десяти утра, сразу же рванём сюда с деньгами и оформим изъятие. Потом напишу, что вы их выдали при обыске добровольно и отдаю вас с этой благородной бумагой следаку Очкасову. Он учтёт добровольное признание, помощь следствию, напишет это и двинет дело в суд. Тогда увидимся через полгода. Или в этот же день. Если пойдёте по условному сроку. С раскладом таким согласны, фраера?

– Да! – дуэтом крикнули оба. – А бить больше не будете?

– Вы же нам навстречу идёте, – усмехнулся Александр Павлович. – Значит, не буду. Всё. Исчезли. До завтра чтобы всё сделали!

– Зуб даём, – ответили по очереди жиганы, получили пропуска на выход и как ветром их сдуло.

Десять дней быстро пробежали. Тех, которые грабанули колхозников, осудили, как и предложил следователь Очкасов в заключительной бумаге для суда – на полгода с отбыванием наказания условно, учитывая их активную помощь следствию и суду, а также чистосердечное раскаяние. Они после суда, откуда их сразу и отпустили отбывать срок условно, то есть жить дома, ждали Маловича с работы возле его двухэтажки, поскольку принесли «благодарственную». Ящик армянского коньяка и серое зимнее пальто из толстого мягкого рифлёного драпа с каракулевым воротником и каракулевой шапкой. На одежде были этикетки московской фабрики «Большевичка».

– Всё куплено. Вот чеки на одежду. На коньяк не дали нам. Но мы его тоже купили. Клянёмся свободой. Примите, не отриньте. Не как от уркаганов примите. Как от людей. Мы же люди, – сказал умоляюще худой. – Мне всё одно помирать скоро. Закрытая форма тубика. Год, может, протяну. А вы – человек! Уважение вам от нас и от братвы!

– В натуре, от души всё идёт! – подтвердил татуированный. – Не обидьте нас, гражданин офицер.

– На второй этаж поднимите, – Малович улыбнулся. – В хату сам занесу. За ответку я не в обиде. Понимаю вас. И мне вашу жизнь, честно – жаль. Но вы сами выбрали такую. Силком вас в неё не окунали. Живите. Не попадайтесь. Одна только человеческая, не милицейская просьба у меня есть. Если где гастролёров встретите или попадётся вам на слух или на глаза «гоп-стоп», а, может, «скок» по беспределу или с особо тяжкими последствиями, которые не по понятием, вы лично меня вот здесь ждёте и рассказываете. Потому что даже для вас – не по понятиям западло работать, а для нас – тем более. И совесть ваша воровская мучить не будет поэтому. Лады?

– Хоре. Всё в жилу. Сделаем. Сами ненавидим «мутных», – провел ладонью по горлу худой. На том и разошлись.

И день этот лёгкий прошел. Удалился в прошлое. Которое было у Александра Павловича хорошим и чистым, как сам он после баньки во Владимировке, в отцовском дворе.

А вот после дня этого удачного произошло то отвратительное, чего Александр Павлович не смог бы придумать даже по заданию Первого секретаря ЦК КПСС Никиты Сергеевича. Само вышло. Как всё самое плохое. В любой жизни, у всех без исключения, оно всегда появляется обязательно, причём всегда внезапно и нежданно. Как смерть.

И случилось через десять дней, да потом целый месяц тянулось вот что. Позвонил, как и обещал, подполковнику Онищенко барыга с погонялом «три карата», который скупал только драгоценные камни, рыжьё, золото, значит, и дорогое чистое серебро. Маловича Онищенко вызвал и пояснил звонок барыги.

– Малец пришел к Лёве Перцу, скупщику. Притаранил две серьги с рубинами, две золотых цацки с медальонами и «котлы» при браслетах из чистого серебра, – доложил скупщик. – Крови на них нет. Так сказал жиган. Я, сказал Лёва, его помаял полчаса, но объяснил потом, что по деньгам решу вопрос только завтра утром. Надо мне, мол, тщательно серебро проверить вечерком. Вот он завтра к десяти придёт.

– Наш оперативник тоже подъедет. Так я ответил барыге Лёве, – сказал Александру Павловичу Маловичу подполковник.

Есть! – козырнул Александр Павлович и каблуками сапоги громко стукнул. – Разрешите действовать?

– Давай, Саша. Закрой это дело. Групповое ограбление раскроем – большой плюс нам генерал в личные дела нарисует.

Взял Малович у барыги дома «амаску», помощника бандитов по сбыту вещей с разбоя, связал ему руки ремнём за спиной, кинул в коляску и привёз в отделение. Дежурный конвойный сержант оттащил его в камеру предварительного заключения, где отловленных допрашивали. Подержал его Малович в КПЗ сутки, чтобы паренёк созрел для откровений, потом взял три листка чистых, ручку с чернильницей и пошел «колоть» посредника. Сначала начинающий вор Чистяков с плохой «погремухой» Гнус молотил что-то традиционно невнятное. Откуда цацки он не знает. Просто попросили старшие продать их барыге. Имён старших и кликух он не знает. Сам в шалмане неделю всего обретается. Переехал в Зарайск из Миасса. От мусоров сбежал. Лепили ему квартирную кражу, а он был натурально не при делах. Хату не трогал. Потому и сбежал от незаработанного срока. Тут пока не освоился ещё и отнести вещи продавцу ему поручили впервые. Откуда они взялись, вещицы, не спрашивал. Меньше знаешь – целее будешь. Александр Павлович не имел столько времени, чтобы честно и скоро дождаться когда Гнус начнёт говорить как было на самом деле. Поэтому он снял китель и бил Чистякова долго, от всей большой души, добавленной природой к мощной мускулатуре. Он дал Гнусу возможность переночевать на нарах для частичного восстановления всего организма и особенно памяти. Утром Малович ещё и китель не успел снять, а Гнус уже «запел». Похоже, пару рёбер