девушка с нашего потока также отказалась уходить, но почему-то именно из-за тебя, – внезапно заговорила Ирен.
– Дора, – ответил я, принимая во внимание только первую часть фразы.
Мы вышли из клуба. Группа из семи девушек стояла внизу у лестницы. Все резко обернулись на нас с Ирен. Я почувствовал себя рок-версией Белоснежки, выступающей для семи гномов на фоне Соборной площади. Внезапно я вспомнил, что забыл на этом празднике жизни. Это был посвят и, по всей видимости, толпа была в ожидании продолжения вечера. Кроме нас на центральной улице города не было ни души. Черные человечки все же добрались до своих целей, в отличие от меня.
Ни в сказках сказать, ни пером описать все то, что происходило со мной в остатке этого вечера. Вовсе не потому что наши топтания по пустому городу были столь увлекательны. Я смею полагать, что все было в точности до наоборот. Проблема заключалась в том, что я совершенно ничего не помнил. Также как и не помнил, что я делаю на Соборной площади совсем один. Женские компании, как я уже отмечал для себя ранее, в большинстве случае отличались непомерным шумом. Особенно те, что состоят из семи персон. Я начал испуганно оглядываться по сторонам. Нет, все же кто-то остался со мной. Дора сочувственно смотрела на меня. – Ты действительно оставил там всю свою стипендию? – сказала она, словно продолжая какой-то диалог между нами. – Стипендия? Я вспомнил, что мы стояли в ожидании такси. К этому моменту, я начал трезветь, и мои беспокойные мысли о прошлом в какой-то момент успели превратиться в подогретый холодец. Черные человечки, парень за барной стойкой и Ирен занимали мою голову. Я заметил, что Ирен уже не было с нами, но ее облик то и дело проявлялся в моей голове, отпечатывался с одной кальки мыслей на другую. Внезапно, я начал копать еще глубже. Припомнил все те моменты, когда мне приходилось терпеть поражение. Все это время я заполнял себя печалью, которая, казалось, была бесконечной жидкостью для розжига вдохновения. В какой-то момент я осознал, что перенасытился этим. Все мое естество требовало от меня покоя, от которого я постоянно отказывался по собственной воле. С непосильным трудом я посмотрел на Дору, которая с терпеливым ожиданием и заботой смотрела на меня в своей белой куртке. Неожиданно для себя мне вдруг стало хорошо. “Белый коврик для мягкого падения”, – успел я подумать прежде, чем бессильно сложить ей голову на плечо.
Ни в сказках сказать, ни пером описать все то, что происходило со мной в остатке этого вечера. Вовсе не потому что наши топтания по пустому городу были столь увлекательны. Я смею полагать, что все было в точности до наоборот. Проблема заключалась в том, что я совершенно ничего не помнил. Также как и не помнил, что я делаю на Соборной площади совсем один. Женские компании, как я уже отмечал для себя ранее, в большинстве случае отличались непомерным шумом. Особенно те, что состоят из семи персон. Я начал испуганно оглядываться по сторонам. Нет, все же кто-то остался со мной. Дора сочувственно смотрела на меня. – Ты действительно оставил там всю свою стипендию? – сказала она, словно продолжая какой-то диалог между нами. – Стипендия? Я вспомнил, что мы стояли в ожидании такси. К этому моменту, я начал трезветь, и мои беспокойные мысли о прошлом в какой-то момент успели превратиться в подогретый холодец. Черные человечки, парень за барной стойкой и Ирен занимали мою голову. Я заметил, что Ирен уже не было с нами, но ее облик то и дело проявлялся в моей голове, отпечатывался с одной кальки мыслей на другую. Внезапно, я начал копать еще глубже. Припомнил все те моменты, когда мне приходилось терпеть поражение. Все это время я заполнял себя печалью, которая, казалось, была бесконечной жидкостью для розжига вдохновения. В какой-то момент я осознал, что перенасытился этим. Все мое естество требовало от меня покоя, от которого я постоянно отказывался по собственной воле. С непосильным трудом я посмотрел на Дору, которая с терпеливым ожиданием и заботой смотрела на меня в своей белой куртке. Неожиданно для себя мне вдруг стало хорошо. “Белый коврик для мягкого падения”, – успел я подумать прежде, чем бессильно сложить ей голову на плечо.