Гермафродитом. А когда ты подпривык к образу, но все-таки не отпустил хватки над Изюмом, мне ничего не оставалось кроме как стать мужиком. Тут тебя наконец удалось изловить в ловкие пальцы, и масса в твоих руках стала таять, превращаясь в жидкую фазу, а потом и в пыль.

Милое соцветие звездности сурово поглядело в мою сторону, а я еще больше съежился и стал наподобие атома. Девушка продолжила свой дивный рассказ:

– Я знала, что сонливая мара поможет воспарить твоему восприятию. И не ошиблась в том, ибо ты действительно расстался с драгоценным для тебя образом Изюма, но вместо этого новая напасть на тебя нашла – ты вдруг возомнил, то потерял свою индивидуальность, сросшись с космосом, но так и не ставши его полноправной частью.

Мое тело коротко кивнуло, перекатываясь в светящемся кармашке. «Так все и было».

– Крылатые спешки явились только потому, что ты вознамерился придаться разрушению тамошней красоты – сундука. И ведь тебе удалось провести охранителей вокруг их крошащихся носов! Твоя падочность разворотила крышку сундучью и что же ты увидел в его драгоценных недрах?

Очень хотелось ответить и тут я понял, что вполне могу сделать это вслух, вступивши таким образом в мой первый осмысленный диалог с красавицей. Я сказал:

– Мне предстало видение светящихся ниточек, наподобие тех, которые в наших мозгах находятся, обдавая окружающие ландшафты электрическими токами энергии.

Дева весело рассмеялась, и я принялся расти, обретая свой обыкновенный вид и размер. Снова став человеком и плывя рядом с пришелицей, мне пришло осознание той ужасти, которую я не так давно совершил. Ну какой же дурак, все можно было сделать куда проще!

– Точно же, чудаческая твоя голова, можно было сделать все куда проще. Ведь ключ от сундучка все то время, пока ты наблюдал сонливую грезу, был у тебя. Ты забыл, что Изюм – это ключ, так?

– Верно, забыл. Так простофиля запамятовал путь к сокровищнице.

– Теперь ты можешь сделать все как положено.

Мы вдруг покинули область космического танца и снова оказались в цветастой грезе. Небо приятно голубило пронзительной синевой, а сундук пуще прежнего светился радужным блеском, словно был помазан глянцевой аппетитной глазурью. Крышка была на месте, словно и не было той досадной оплошности, словно мир дал мне вторую попытку.

Подлетевши к сему чуду, я, повинуясь внутреннему побуждению, принялся воображать, что держу в руках сгусток ароматного Изюма. Ждать пришлось недолго, и через небольшое количество времени у меня в полупрозрачных ладонях возникла чарующая материя.

Приятная моему сердцу подруга, лучезарно улыбаясь, чуть подтолкнула меня к замочной скважине сундука, которая напоминала видом вогнутый овальный желобок. Туда я водрузил Изюм. Крышка отворилась. Нас обоих обдало теплой прохладой и легким ароматом карамели.

– Сё есть первые признаки сочащегося разумения, мой уважаемый друг. – Воскликнула пришелица и нежным прикосновением взяла меня за руку.

Я улыбался овеянный счастьем. Вместе мы заглянули в сундучье чудо и нашему взору предстало невероятное действо – на месте электрической сетки была теперь просторная зала с клетчатым полом, в виде шахматной доски. Мы направились вглубь и приметили полки из светлой материи, которые находились по краям большой комнаты. В полках пестрели цветные корешки книг различной полноты. А клетчатый пол оказался ничем иным, как столами со стульями, забавно преломлявши внешний свет, отчего создавалась иллюзия двумерной плоскости.

Сразу отовсюду раздался голосище:

– Сё есть библиотека его святейшества Изюма, а потому уважайте данное место словно это есть священная реликвия!

Было сделано так, как нам велели. Пришелица попросила, чтобы я поглядел на нее. Я увидел, как она сомкнула глаза и открыла рот. Из него полетели червонные буквы.

Первое время беспорядочно порхая, после, они стали складываться в слова и опускались прямо на белые квадраты столов. Моя приятельница сказала мне, чтобы я тоже принялся подобному занятию и мне не оставалось ничего, кроме как подчиниться чудаческой игре.

Мы изобиловали словами, раскачивая собственное воображение. Искры идей сыпались на бесчисленные столешницы, мы забывали себя, исторгая из творческого средоточия бессчетные словеса.

Они множились и множились, казалось даже, что белых столов вскоре не останется, но дева мысленно меня предупредила: «Не думай об этом, отдавайся художественному потоку без остатка». И я выбросил все лишние мысли, и процесс пошел еще более плавно и радостно.

Ко мне пришло понимание, что моя слитность с космосом от того не получалась, потому как я Думал. Все оказалось так просто, и мне стало смешно. Под бочком закололо и мое тело полетело вниз и шмякнулось о черный квадрат, который оказался мягким, но упругим сидением. Меня еще пару раз подкинуло в воздух, а потом я размазался по мрачной и уютной материи, отключаясь.

Мне приснилось, что мое сознание суть книга, малюсенький фолиант, который мерно поедывал палочку с карамелью. Глаза заволокло розоватым туманом, я понял, что являюсь космической сказкой, чью историю рассказывают перед сном малым деткам.

Убаюкивать разгоряченный за богатые сутки разум – вот в чем состояла задача моей книжечки. И я отдавался этому занятию с полным самозабвением.

Красочные, юркие глаза прожигали мою цветастую обложку, тонкие или толстые пальцы сжимали мою крепкую обложку, перелистывали плотные желтоватые листы. По сладостному воздуху плыла словесная песенка, умы умывались юмористическими, добрыми сказками. Картинки крикливо пестрели в рамочках, предназначенных для иллюстраций.

Наверно я бы вечность провел в этом туманном мирке, но меня резко выдернули обратно в мир. Теперь надо мной была не пришелица, а голубоватый шарик света. Он настойчиво требовал моего внимания.

– Чего тебе надобно, красота очей? – Спросил я.

Свечение потрещало короткими электрическими сполохами, покрутилось вокруг черного стула, сменило цвет с голубого на глубокий синий, а потом изрекло:

– Изюм проснулся, человек! Тебе надобно пролистнуть все ту литературу, которую ты со своей подругой извлек во свет.

Чесать голову было лишним, да и задавать вопросы – тоже и я поднялся с сидения и направился к столешницам, огибая стулья, на которых возлеживали кипы разномастных томов. Я спрашивал себя: «Когда успели наши словеса запечатать в книжки? Неужели сон мой длился так протяжно долго?»

Шар света, который меня разбудил, находился теперь высоко под потолком. Он выступал наблюдателем моей деятельности, чья медленная прыть все возгоралась тем больше, чем больше я припадал к литературе.

Корешки