откликнувшиеся на скандал, выяснили, что инициатором травли Вальзера стал никто иной, как сам Марсель Райх-Раницкий. Он даже потребовал от издательства «Зуркамп» расторгнуть договор с писателем об издании этой книги.
В ответ на многочисленные обвинения Мартин Вальзер заявил, что в романе нет и намёка на антисемитизм, а критический разбор до опубликования хотя бы фрагментов этого произведения недопустим. Его поддержали многие писатели и критики, в частности, Гюнтер Грасс назвал сложившуюся ситуацию позорным сведением личных счетов со стороны известнейшего критика.
Всё успокоилось довольно скоро. Роман был издан даже скорее, чем предполагалось, а коммерческая выгода от его продаж позволила сделать вывод, что сопутствующий выходу книги небольшой скандал довольно часто оказывается очень кстати.
Но тут возникает вот какое подозрение. По сути, Ширрхамер написал донос, воспользовавшись тем, что публике содержание романа оставалось неизвестным. Причём цель этого доноса очевидна: воспрепятствовать опубликованию «зловредной» книги. Вот написал бы редактор свою статью после того, как книга оказалась у читателей, тогда бы не было никаких претензий – критика как критика, в демократической стране каждый имеет право высказать собственное мнение. Однако далеко не все в восторге от декларируемой конституцией свободы слова. И выясняется – над этим можно посмеяться, а вот над тем – категорически нельзя!
В марте 1830 года Пушкин отправил письмо шефу жандармов Бенкендорфу: «Генерал… ради бога благоволите хоть на минуту войти в мое положение и оценить, насколько оно тягостно. Оно до такой степени неустойчиво, что я ежеминутно чувствую себя накануне несчастья, которого не могу ни предвидеть, ни избежать… Г-н Булгарин, утверждающий, что он пользуется некоторым влиянием на вас, превратился в одного из моих самых яростных врагов из-за одного приписанного им мне критического отзыва. После той гнусной статьи, которую напечатал он обо мне, я считаю его способным на все. Я не могу не предупредить вас о моих отношениях с этим человеком, так как он может причинить мне бесконечно много зла». Чувствуется, что Пушкин доведён до крайней степени отчаяния и только поэтому обратился к Бенкендорфу. Однако фразу «я его считаю способным на всё» можно трактовать и как донос – само собой, только при большом желании. И вот ещё что удивляет. Поэт словно бы упрекает Бенкендорфа в бездействии, ну а тем временем отвратительный Булгарин может причинить «большое зло». Кому? Да только одному Пушкину. Но почему Бенкендорф должен озаботиться защитой поэта от нападок? С какой стати? Здесь самое время напомнить, с чего всё началось. Фаддей Булгарин, по происхождению польский дворянин, был близко знаком с декабристами, дружил с Грибоедовым, придерживался либеральных взглядов. Но после событий на Сенатской площади он резко изменил свою позицию, встав на защиту царского самодержавия. Полем борьбы с инакомыслием стал издаваемый им журнал «Северная пчела», своими едкими заметками доставивший немало неприятных минут Пушкину и его друзьям, Дельвигу и Вяземскому. К 1830 году стало ясно, что «Северной пчеле» надо противопоставить такое же солидное издание – так появилась «Литературная газета». С этого времени полемика Булгарина с окружением Пушкина стала ещё более ожесточённой, однако выражалась она не в прямых обвинениях, а в иносказательных намёках, и не было ни малейших оснований для того, чтобы потребовать сатисфакции в соответствии с нормами дворянской чести. Это и выводило Пушкина из себя, а публика тем временем потешалась, зачитываясь сатирическими стихами и фельетонами. В начале марта 1830 года «Литературная газета» напечатала отзыв на роман Булгарина «Иван Выжигин». Историки отмечают, что этот роман стал первым бестселлером в России. Понятно, что противная сторона обязана была ответить. Отзыв сочинил Дельвиг, однако не решился поставить свою подпись, поэтому вполне логично, что своим обидчиком Булгарин посчитал Пушкина. Через несколько дней в «Северной пчеле» был напечатан «Анекдот», где был описан выдуманный автором конфликт двух французов – драматурга Гофмана и некоего поэта. Вот несколько строк из этой статьи: «Какой-то французский стихотворец… от стихов хватился за критику, и разбранил новое сочинение Гофмана самым бесстыдным образом. Чтобы уронить Гофмана в мнении французов, злой человек упрекнул автора, что он не природный француз и представляет в комедиях своих странности французов с умыслом, для возвышения своих земляков, немцев». Намёк на Булгарина, по происхождению не русского, и на поэта Пушкина был достаточно прозрачным. Читатели «Северной пчелы» довольны, а Пушкин выходит из себя. Честно скажу, что повода для обиды я тут не нашёл – видимо, нужно быть дворянином, чтобы воспринять подобный фельетон вполне серьёзно. Однако Булгарину таких незатейливых намёков было мало. В конце марта он опубликовал рецензию на седьмую главу «Евгения Онегина». Статья возмутила даже Николая I, и он в тот же день приказал Бенкендорфу воздействовать на Булгарина, чтобы тот умерил пыл. Жалоба Пушкина на имя Бенкендорфа была написана через два дня, но, не удовлетворившись этим, он вскоре публикует в своей газете памфлет «О записках Видока», причём опять без подписи: «Представьте себе человека без имени и пристанища, живущего ежедневными донесениями, женатого на одной из тех несчастных, за которыми по своему званию обязан он иметь присмотр, отъявленного плута, столь же бесстыдного как и гнусного, и потом вообразите себе, если можете, что́ должны быть нравственные сочинения такого человека… Он при сем случае пишет на своих врагов доносы, обвиняет их в безнравственности и вольнодумстве… Не должна ли гражданская власть обратить мудрое внимание на соблазн нового рода, совершенно ускользнувший от предусмотрения законодательства?» На самом деле это не памфлет, поскольку здесь содержится прямое обвинение в оскорблении общественного приличия и намёк на необходимость принятия соответствующих мер. Однако никому и в голову не придёт обвинить Пушкина в написании доноса, тем более что невозможно донести на человека, не имеющего имени. Можно предположить, что вмешательство монарха заставило оппонентов прекратить войну. Один лишь Вяземский продолжал жалить Булгарина своими эпиграммами: Булгарин – вот поляк примерный, В нем истинных сарматов кровь: Смотрите, как в груди сей верной Хитра к отечеству любовь. То мало, что из злобы к русским, Хоть от природы
Глава 29. Великий Пушкин и плохой Булгарин
В марте 1830 года Пушкин отправил письмо шефу жандармов Бенкендорфу: «Генерал… ради бога благоволите хоть на минуту войти в мое положение и оценить, насколько оно тягостно. Оно до такой степени неустойчиво, что я ежеминутно чувствую себя накануне несчастья, которого не могу ни предвидеть, ни избежать… Г-н Булгарин, утверждающий, что он пользуется некоторым влиянием на вас, превратился в одного из моих самых яростных врагов из-за одного приписанного им мне критического отзыва. После той гнусной статьи, которую напечатал он обо мне, я считаю его способным на все. Я не могу не предупредить вас о моих отношениях с этим человеком, так как он может причинить мне бесконечно много зла». Чувствуется, что Пушкин доведён до крайней степени отчаяния и только поэтому обратился к Бенкендорфу. Однако фразу «я его считаю способным на всё» можно трактовать и как донос – само собой, только при большом желании. И вот ещё что удивляет. Поэт словно бы упрекает Бенкендорфа в бездействии, ну а тем временем отвратительный Булгарин может причинить «большое зло». Кому? Да только одному Пушкину. Но почему Бенкендорф должен озаботиться защитой поэта от нападок? С какой стати? Здесь самое время напомнить, с чего всё началось. Фаддей Булгарин, по происхождению польский дворянин, был близко знаком с декабристами, дружил с Грибоедовым, придерживался либеральных взглядов. Но после событий на Сенатской площади он резко изменил свою позицию, встав на защиту царского самодержавия. Полем борьбы с инакомыслием стал издаваемый им журнал «Северная пчела», своими едкими заметками доставивший немало неприятных минут Пушкину и его друзьям, Дельвигу и Вяземскому. К 1830 году стало ясно, что «Северной пчеле» надо противопоставить такое же солидное издание – так появилась «Литературная газета». С этого времени полемика Булгарина с окружением Пушкина стала ещё более ожесточённой, однако выражалась она не в прямых обвинениях, а в иносказательных намёках, и не было ни малейших оснований для того, чтобы потребовать сатисфакции в соответствии с нормами дворянской чести. Это и выводило Пушкина из себя, а публика тем временем потешалась, зачитываясь сатирическими стихами и фельетонами. В начале марта 1830 года «Литературная газета» напечатала отзыв на роман Булгарина «Иван Выжигин». Историки отмечают, что этот роман стал первым бестселлером в России. Понятно, что противная сторона обязана была ответить. Отзыв сочинил Дельвиг, однако не решился поставить свою подпись, поэтому вполне логично, что своим обидчиком Булгарин посчитал Пушкина. Через несколько дней в «Северной пчеле» был напечатан «Анекдот», где был описан выдуманный автором конфликт двух французов – драматурга Гофмана и некоего поэта. Вот несколько строк из этой статьи: «Какой-то французский стихотворец… от стихов хватился за критику, и разбранил новое сочинение Гофмана самым бесстыдным образом. Чтобы уронить Гофмана в мнении французов, злой человек упрекнул автора, что он не природный француз и представляет в комедиях своих странности французов с умыслом, для возвышения своих земляков, немцев». Намёк на Булгарина, по происхождению не русского, и на поэта Пушкина был достаточно прозрачным. Читатели «Северной пчелы» довольны, а Пушкин выходит из себя. Честно скажу, что повода для обиды я тут не нашёл – видимо, нужно быть дворянином, чтобы воспринять подобный фельетон вполне серьёзно. Однако Булгарину таких незатейливых намёков было мало. В конце марта он опубликовал рецензию на седьмую главу «Евгения Онегина». Статья возмутила даже Николая I, и он в тот же день приказал Бенкендорфу воздействовать на Булгарина, чтобы тот умерил пыл. Жалоба Пушкина на имя Бенкендорфа была написана через два дня, но, не удовлетворившись этим, он вскоре публикует в своей газете памфлет «О записках Видока», причём опять без подписи: «Представьте себе человека без имени и пристанища, живущего ежедневными донесениями, женатого на одной из тех несчастных, за которыми по своему званию обязан он иметь присмотр, отъявленного плута, столь же бесстыдного как и гнусного, и потом вообразите себе, если можете, что́ должны быть нравственные сочинения такого человека… Он при сем случае пишет на своих врагов доносы, обвиняет их в безнравственности и вольнодумстве… Не должна ли гражданская власть обратить мудрое внимание на соблазн нового рода, совершенно ускользнувший от предусмотрения законодательства?» На самом деле это не памфлет, поскольку здесь содержится прямое обвинение в оскорблении общественного приличия и намёк на необходимость принятия соответствующих мер. Однако никому и в голову не придёт обвинить Пушкина в написании доноса, тем более что невозможно донести на человека, не имеющего имени. Можно предположить, что вмешательство монарха заставило оппонентов прекратить войну. Один лишь Вяземский продолжал жалить Булгарина своими эпиграммами: Булгарин – вот поляк примерный, В нем истинных сарматов кровь: Смотрите, как в груди сей верной Хитра к отечеству любовь. То мало, что из злобы к русским, Хоть от природы