обещала «прийти и разобраться» в её «четвёртый Б» со всеми несогласными, а сейчас требует от младшей сестры «нормального мужика в доме», потому что, как говорит Танюха, «если что, убью гада». Скорее всего, убить Танюха никого не могла, а фразами этими лишь выражала любовь. Как умела.
Танюха идёт быстрым шагом и расталкивает широкими плечами всех встречных, взмахами рук вспарывает тёплый подземный воздух. После каждого пассажира метро, которого ей удаётся обогнать, она или недовольно причмокивает, или тяжело вздыхает, или закатывает глаза.
– Ещё медленнее бы шли… как улитки плетутся. Чего плестись, спрашивается? А ещё, знаешь, встанут посреди перехода, – Танюха дёргает Алёну за рукав и мимикой копирует героев своего рассказа, – вот так, и смотрят на указатели. Ты сверни, дурилка, к стеночке, и смотри себе спокойно. Нет, они же встанут посередине, как памятники, людям проходить мешают. – Так ведь можно обойти? – Спрашивает Алёна, заранее сожалея о вопросе. – А ты попробуй, обойди. Привыкла ты, мелкая, что тамошний наш городок маленький, людей мало. А здесь каждый сам за себя. Здесь джунгли, понимаешь? Дайте же пройти… – Танюха снова прижимается к даме в длинном пальто и с чувством ущемлённого достоинства продирается через толпу, как сквозь лианы, на эскалатор. – Обрати внимание: никто во второй ряд не становится. Это почему? – Почему? – А потому что нетерпеливые. Ждать не могут. Торопятся, торопятся, бегут куда-то. Всё им надо побыстрее да повыше. Ну, встань ты во второй ряд, и очередь внизу собираться не будет. Правильно же?
Танюха рассуждает так громко и долго, что её реплики подхватывает и женщина на ступеньку выше, и женщина на ступеньку ниже. Каждая из них уверенно кивает в знак солидарности, добавляя, что раньше, конечно, было лучше, что зря столько людей в Москву пускать стали, а в метро – тем более. Танюха расцветает в этом бессмысленном хоре, как петунья под ультрафиолетом. Она чувствует свою силу, когда рядом с ней – её слабая сестра; она чувствует силу, когда вокруг – такие же локомотивы, как она. И каждая из женщин убеждена, что все они, случайно собравшиеся в этот кружок по несчастью, вынуждены терпеть хамство. Себя они причисляют к касте воспитанных жителей столицы, призванных бороться с невежеством в транспорте.
Всё это перерастает в базарный галдёж, и у Алёны темнеет в глазах; смешиваются в одно пятно люди, бегущие наверх, люди, едущие навстречу вниз, жёлтые полосы ступенек, лампы-цилиндры вдоль ленты под рукой; ноги становятся ватными. Алёна только и успевает, что выдохнуть вялое «ой», опускаясь на Таню, как раз перед сходом с эскалатора. Сестра подхватывает её под руки и делает несколько широких шагов к стенке. Бьёт Алёну по щекам, трясёт за плечи. Около сестёр толпятся женщины, ставшие невольными участницами сцены на эскалаторе, собираются в кружок прохожие:
– Воды ей надо! – Не воды, а врача. – В скорую звоните, конечно. – На воздух бы вынести. – Голову ей поднимите. – Холодненькое обычно прикладывают. – Пьяная, небось?
И если бы Алёна не пришла в себя так быстро и не открыла бы тут же глаза, абсолютно ясным взглядом озираясь по сторонам, Танюха бы уже давно отвесила кому-нибудь из собравшихся советчиков короткую искреннюю благодарность, состоящую, по её представлениям, всего из трёх букв. Танюха молча помогает сестре подняться, зеваки медленно растворяются в толпе, не увидев ничего интересного.
– Всё нормально? – Нормально. Не позавтракала. Или давление. – Вот! Я же говорила, что ты со своей худобой долго не протянешь. Говорю тебе, кони двинешь. – А нам долго ещё ехать до твоего нотариуса? – Нет, ещё одну по красной. – Пойдём тогда потихоньку? Я, правда, нормально себя чувствую. Душно стало. – Смотри, русалка. Нас там уже ждут. Он мужик, кстати, хороший. – Улыбается Танюха, пытаясь сгладить неловкость последнего события и ныряет вслед за сестрой в вагон. – Давай пообедаем перед встречей? – Не, – кривится Танюха, – это долго и дорого. Знаешь, какие цены рядом с его офисом? А вот перекусить на скорую руку можно. Слушай, так у меня же самса есть! – Сама себе отвечает Танюха. – Свеженькую взяла утром, прямо возле метро, пока ты с кем-то по телефону говорила. Вот такенная штука! – Танюха поднимает большой палец вверх. – Лучшая самса в городе, а я столько их перепробовала! Часто в том киоске беру. – Танюха лезет в сумку и достает жёлтый целлофановый пакет, который на свету просвечивает масляными стенками. – Не бойся, не отравишься. – Тань, я, наверное, потерплю. – Говорит Алёна и смущённо опирается на двери вагона, когда тот трогается с места. – Ой, не строй из себя, а? Чего терпеть-то? Голодуха – это вредно. Вчера по телеку слышала. Вроде как желудок сам себя переваривает, выделяет какой-то сок, который нас изнутри разъедает. А потом вы падать начинаете. – Это другое. – Ешь давай. Снова тебя ловить что ли? – Танюха разворачивает большой жёлтый пакет и начинает шуршать ещё одним пакетиком, поменьше, в который бережно закутана самса. Запах жареного мяса, лука и масла вмиг разлетается по вагону, почти до отказа набитого пассажирами, которые едут с работы домой. Кто-то брезгливо отворачивает нос, кто-то презрительно прожигает взглядом Танюху, кто-то наоборот, пожирает пакет жадными глазами. Но сдерживаются от такого сюрприза не все, и на Танюху срывается женский голос из середины вагона:
– Алё, ку-ку, у вас мозги есть? – Даёт первый аккорд пассажирка в красном пиджаке, и Танюха оборачивается. – Нет, мне просто интересно, вы это сейчас жрать будете? Вас ничего не смущает? – А что тут должно смущать? – Искренне не понимает Танюха, прижимая к себе самсу. – А то, что ваш этот пирожок воняет, как я не знаю что! Я, может, не хочу в этой вони сидеть. Я терпеть должна? Вы здесь не одна. Мы тут все задохнёмся после вашего этого… не знаю даже, чего. Всё жирное, луковое, просто фу! Я такое бы в жизни не ела! А теперь должна тут стоять и нюхать? Вам не стыдно, вы скажите? И вдобавок ещё смотреть, как у вас этот лук будет изо рта падать. А что вы так уставились на меня? Спросите у других, спросите, – хотят они тоже всё это видеть или нет? Нам тут всем неприятно. Мы таких, как вы, терпим, терпим, но мы ж не бесконечные. Вы бы ещё тут себе чай налили, ей-богу. Суп с ложкой достали. Здесь вам не столовая: поезжайте домой и там ешьте, сколько влезет. А в метро, будьте добры, соблюдайте элементарные правила приличия. Если, конечно, вы вообще знаете, что это такое…
Пассажирка отворачивается в другую сторону; воздух будто замерзает вокруг и перестаёт шевелиться вместе с дыханием пассажиров. Поезд
Танюха идёт быстрым шагом и расталкивает широкими плечами всех встречных, взмахами рук вспарывает тёплый подземный воздух. После каждого пассажира метро, которого ей удаётся обогнать, она или недовольно причмокивает, или тяжело вздыхает, или закатывает глаза.
– Ещё медленнее бы шли… как улитки плетутся. Чего плестись, спрашивается? А ещё, знаешь, встанут посреди перехода, – Танюха дёргает Алёну за рукав и мимикой копирует героев своего рассказа, – вот так, и смотрят на указатели. Ты сверни, дурилка, к стеночке, и смотри себе спокойно. Нет, они же встанут посередине, как памятники, людям проходить мешают. – Так ведь можно обойти? – Спрашивает Алёна, заранее сожалея о вопросе. – А ты попробуй, обойди. Привыкла ты, мелкая, что тамошний наш городок маленький, людей мало. А здесь каждый сам за себя. Здесь джунгли, понимаешь? Дайте же пройти… – Танюха снова прижимается к даме в длинном пальто и с чувством ущемлённого достоинства продирается через толпу, как сквозь лианы, на эскалатор. – Обрати внимание: никто во второй ряд не становится. Это почему? – Почему? – А потому что нетерпеливые. Ждать не могут. Торопятся, торопятся, бегут куда-то. Всё им надо побыстрее да повыше. Ну, встань ты во второй ряд, и очередь внизу собираться не будет. Правильно же?
Танюха рассуждает так громко и долго, что её реплики подхватывает и женщина на ступеньку выше, и женщина на ступеньку ниже. Каждая из них уверенно кивает в знак солидарности, добавляя, что раньше, конечно, было лучше, что зря столько людей в Москву пускать стали, а в метро – тем более. Танюха расцветает в этом бессмысленном хоре, как петунья под ультрафиолетом. Она чувствует свою силу, когда рядом с ней – её слабая сестра; она чувствует силу, когда вокруг – такие же локомотивы, как она. И каждая из женщин убеждена, что все они, случайно собравшиеся в этот кружок по несчастью, вынуждены терпеть хамство. Себя они причисляют к касте воспитанных жителей столицы, призванных бороться с невежеством в транспорте.
Всё это перерастает в базарный галдёж, и у Алёны темнеет в глазах; смешиваются в одно пятно люди, бегущие наверх, люди, едущие навстречу вниз, жёлтые полосы ступенек, лампы-цилиндры вдоль ленты под рукой; ноги становятся ватными. Алёна только и успевает, что выдохнуть вялое «ой», опускаясь на Таню, как раз перед сходом с эскалатора. Сестра подхватывает её под руки и делает несколько широких шагов к стенке. Бьёт Алёну по щекам, трясёт за плечи. Около сестёр толпятся женщины, ставшие невольными участницами сцены на эскалаторе, собираются в кружок прохожие:
– Воды ей надо! – Не воды, а врача. – В скорую звоните, конечно. – На воздух бы вынести. – Голову ей поднимите. – Холодненькое обычно прикладывают. – Пьяная, небось?
И если бы Алёна не пришла в себя так быстро и не открыла бы тут же глаза, абсолютно ясным взглядом озираясь по сторонам, Танюха бы уже давно отвесила кому-нибудь из собравшихся советчиков короткую искреннюю благодарность, состоящую, по её представлениям, всего из трёх букв. Танюха молча помогает сестре подняться, зеваки медленно растворяются в толпе, не увидев ничего интересного.
– Всё нормально? – Нормально. Не позавтракала. Или давление. – Вот! Я же говорила, что ты со своей худобой долго не протянешь. Говорю тебе, кони двинешь. – А нам долго ещё ехать до твоего нотариуса? – Нет, ещё одну по красной. – Пойдём тогда потихоньку? Я, правда, нормально себя чувствую. Душно стало. – Смотри, русалка. Нас там уже ждут. Он мужик, кстати, хороший. – Улыбается Танюха, пытаясь сгладить неловкость последнего события и ныряет вслед за сестрой в вагон. – Давай пообедаем перед встречей? – Не, – кривится Танюха, – это долго и дорого. Знаешь, какие цены рядом с его офисом? А вот перекусить на скорую руку можно. Слушай, так у меня же самса есть! – Сама себе отвечает Танюха. – Свеженькую взяла утром, прямо возле метро, пока ты с кем-то по телефону говорила. Вот такенная штука! – Танюха поднимает большой палец вверх. – Лучшая самса в городе, а я столько их перепробовала! Часто в том киоске беру. – Танюха лезет в сумку и достает жёлтый целлофановый пакет, который на свету просвечивает масляными стенками. – Не бойся, не отравишься. – Тань, я, наверное, потерплю. – Говорит Алёна и смущённо опирается на двери вагона, когда тот трогается с места. – Ой, не строй из себя, а? Чего терпеть-то? Голодуха – это вредно. Вчера по телеку слышала. Вроде как желудок сам себя переваривает, выделяет какой-то сок, который нас изнутри разъедает. А потом вы падать начинаете. – Это другое. – Ешь давай. Снова тебя ловить что ли? – Танюха разворачивает большой жёлтый пакет и начинает шуршать ещё одним пакетиком, поменьше, в который бережно закутана самса. Запах жареного мяса, лука и масла вмиг разлетается по вагону, почти до отказа набитого пассажирами, которые едут с работы домой. Кто-то брезгливо отворачивает нос, кто-то презрительно прожигает взглядом Танюху, кто-то наоборот, пожирает пакет жадными глазами. Но сдерживаются от такого сюрприза не все, и на Танюху срывается женский голос из середины вагона:
– Алё, ку-ку, у вас мозги есть? – Даёт первый аккорд пассажирка в красном пиджаке, и Танюха оборачивается. – Нет, мне просто интересно, вы это сейчас жрать будете? Вас ничего не смущает? – А что тут должно смущать? – Искренне не понимает Танюха, прижимая к себе самсу. – А то, что ваш этот пирожок воняет, как я не знаю что! Я, может, не хочу в этой вони сидеть. Я терпеть должна? Вы здесь не одна. Мы тут все задохнёмся после вашего этого… не знаю даже, чего. Всё жирное, луковое, просто фу! Я такое бы в жизни не ела! А теперь должна тут стоять и нюхать? Вам не стыдно, вы скажите? И вдобавок ещё смотреть, как у вас этот лук будет изо рта падать. А что вы так уставились на меня? Спросите у других, спросите, – хотят они тоже всё это видеть или нет? Нам тут всем неприятно. Мы таких, как вы, терпим, терпим, но мы ж не бесконечные. Вы бы ещё тут себе чай налили, ей-богу. Суп с ложкой достали. Здесь вам не столовая: поезжайте домой и там ешьте, сколько влезет. А в метро, будьте добры, соблюдайте элементарные правила приличия. Если, конечно, вы вообще знаете, что это такое…
Пассажирка отворачивается в другую сторону; воздух будто замерзает вокруг и перестаёт шевелиться вместе с дыханием пассажиров. Поезд