воспитаны, чтобы требовать счастья, или, по крайней мере, цепенеем каждый раз от боли, то наши способности вынести бурю снижаются. Если мы ожидаем слишком многого от самих себя и своих отношений, то будем разочарованы после потери. Я полностью понимаю желание сбежать куда подальше в попытке спастись от печали и боли; большинство из нас так воспитывали. Никоим образом не осуждаю людей, испытывающих это. Правда, я все понимаю. (Сбежать бы куда подальше…) Развод часто является лучшим решением для обоих. Но стоит помнить, что есть и другой путь. Когда мы переживаем утрату, легкую грусть или грусть катастрофического размера, меняющую нашу жизнь, мы будем чувствовать себя плохо – это нормально. Если мы научимся мириться с тем, что дела могут идти плохо, то сможем лучше подготовиться к проживанию периодов печали. Хотела бы я, чтобы кто-нибудь рассказал об этом моей семье в 1980-х. Но этого не произошло. Потому что никто никому ничего не говорит.

Вместо этого я присоединюсь к почетному легиону мужчин и женщин под названием «Проблемы с папой»^[10]. Я выросла с одним родителем, который выполнял работу за двоих, с женщиной, которая, на мое счастье, необычайно сильная и стойкая. Есть некоторые преимущества в том, чтобы быть ребенком матери-одиночки: я выросла в блаженном неведении, что разные домашние обязанности обычно выполняют люди разного пола, ведь в нашей семье все делала она одна. Как и моя мать, я великолепно буду справляться с кризисными ситуациями. Я буду ценить независимость, хотя, к сожалению, до такой степени, что подсяду на это, буду бояться обязательств и не буду делать ставку на одного человека (я видела, к чему это приводит). Во всех своих отношениях я буду настаивать, что мне нужно мое пространство. Мне будет сложно вести переговоры, потому что в этом не было необходимости: один человек принимал все решения в нашем доме. И я увижу, что постоянная занятость помогает двигаться дальше. Бороться с болью. Фух. Мир уже не очень мне понятен, поэтому я сама придумываю смыслы. Мне регулярно говорят, что я не должна грустить или плакать. Я и не плачу. Никто не плачет. В итоге желание поплакать или почувствовать грусть становится странно незнакомым. Даже каким-то инопланетным.

Покойный психолог Хаим Гинотт писал в своей книге «Родитель – ребенок: мир отношений», что «многих людей обучают, не рассказывая им, что такое чувства. Когда они испытывают ненависть, им говорят, что это просто неприязнь. Когда им страшно, им говорят, что бояться нечего. Когда им больно, им советуют быть храбрыми и улыбнуться».

Дети смотрят на родителей, чтобы понять, как контролировать собственные эмоции, потому что они еще сами не умеют этого. Но если родители тоже этого не знают или их никогда не учили, потому что плохие эмоции оттормаживались, тогда мы в беде. И многих из нас с детства учили, что с грустью нужно пытаться бороться.

Одна из статей 2019 года в Guardian рассказывает, что наше общество учит нас не быть грустными с первого дня жизни. Первое, что распробовали младенцы в Великобритании после молока, это Calpol – сладкое фиолетовое обезболивающее, которое продают в удобных шприцах для впрыскивания в рот. Оно заставляет многих родителей почувствовать себя ковбоями на Диком Западе. Национальная служба здравоохранения Великобритании советует родителям давать своим детям жидкий парацетамол после первых прививок в возрасте восьми недель, чтобы предотвратить потенциальный дискомфорт, и 84 % детей в возрасте до шести месяцев принимали Calpol. Когда я росла, их реклама гласила: «Когда семья отправляется в отпуск, забудьте о боли и страданиях».

Послание очень четкое: быть хорошим родителем – значит не позволять своему ребенку страдать, неважно, по каким причинам. Мы живем в культуре, в которой стресс требуется смягчить, а от грусти нужно избавиться, а не испытывать ее: поэтому мы и справляемся с ней хуже, чем предыдущие поколения. Документальный фильм BBC 2018 года говорит, что детям в Великобритании сейчас дают в три раза больше лекарств, чем сорок лет назад.

«Сейчас в большинстве случаев мы ожидаем, что, если у нас есть проблема, медицина или технологии помогут нас «починить», – говорит Джулия Самюэль, психотерапевт и эксперт по грусти, – но грусть так не работает. Наши родители пытаются сформировать нам иммунитет против грусти с ранних лет. Нас избаловали. Часто нас не научили переносить даже небольшую боль, чтобы мы научились, как справляться с серьезной болью».

«Мы пытаемся с ней бороться: уменьшить дискомфорт всем обществом, практически на автопилоте. Только вот этим мы ухудшаем ситуацию», – говорит профессор Натаниэль Герр из Американского университета в Вашингтоне, округ Колумбия, эксперт в регуляции эмоций.

«Грусть очень важна, – рассказывает он мне по скайпу. – Люди должны уметь распознать грусть и ее причины. Люди говорят мне: «Я просто не хочу больше тревожиться, не хочу испытывать грусть», и я отвечаю: «Ничем не могу вам помочь». Потому что не надо хотеть «не испытывать грусть».

Это непросто осознать и студентам-психологам, которых учит Герр.

«Если я спрашиваю их: «Зачем нам нужна грусть?», они отвечают что-то в духе: «Ну, у нас не могло бы быть радости без грусти, это как свет и тень». Но это не так: они игнорируют социальную функцию печали. Она посылает сигнал: «Хей! Помогите мне!» – чтобы другие люди сплотились вокруг».

Герр также придерживается точки зрения, что часто нам грустно, когда мы застряли и не знаем, как выбраться из какой-то ситуации, «что делает грусть крайне полезной эмоцией».

«Грусть – это эмоция, которая помогает решать проблемы, – говорит он. – Она заставляет размышлять. А я рассматриваю размышления как когнитивное проявление эмоциональной грусти. Точно так же, как беспокойство – это когнитивное проявление тревоги на эмоциональном уровне».

Так что грусть – это эмоция, которая важна, потому что заставляет нас остановиться и задуматься о том, где мы сейчас, прежде чем двигаться дальше, на следующую жизненную ступеньку.

Эта идея изначально была озвучена датским философом Сёреном Кьеркегором. Он настаивал, что грусть и отчаяние не только приводят к блаженству и неизбежны, но и необходимы для изменения. Я встретилась с экспертом по Кьеркегору и профессором психологии Хенриком Хёг-Олесеном из Орхусского университета в Дании.

– Кьеркегор весь про отчаяние, а нам нужно отчаяние. Когда вам грустно, пусто или тревожно, эти экзистенциальные переживания заставляют вас остановиться и задаться вопросом, есть ли возможность что-то изменить в жизни и поплыть против течения, – говорит мне Хёг-Олесен, ему где-то за шестьдесят, он в белых и даже слишком модных