Одно целое

Она сидит на песке, белоснежном, словно ненастоящем, еще влажном от недавнего прилива. Солнце припекает все сильнее, но девушка не чувствует жара горячего светила, позволяя ему нежно освещать ее загорелую, гармонично сложенную фигуру. Спину она держит ровно, очень уверенно и в то же время свободно. Волосы забраны высоко, глаза закрыты, рот расслаблен. Говорят, даже великим из Богов бывает одиноко, но только не ей. И не сейчас. Вдох-выдох.

Ранним утром на пляже очень тихо, лишь шум волн, но он не мешает. Ничто не тревожит ее ум, и мысли-мартышки в голове умирают, даже не родившись. С каждым вдохом она наполняет легкие ветром океана и освобождает разум для мыслей стоящих. Вдох-выдох.

«Я принимаю великую мудрость всеобщего равенства и ощущаю истинное единение со всеми живыми существами». Вдох-выдох.

«Я принимаю величие каждого создания на Земле и беру на себя его страдания, разделяя их и принимая Правду». Вдох-выдох.

Чуть поодаль, в тени пальм, притаился мальчишка. Он родился здесь, десять лет назад, в хижине, которая стоит далеко от пляжа, густо застроенного гостиницами и сувенирными лавками. Ребенок смотрит на стройную спину девушки и всем сердцем чувствует ее безмятежность. Он хочет разделить это чувство и усаживается также, подражая: ноги – в позу лотоса, руки – по коленям, ладонями кверху. Закрывает глаза, замирает в предвкушении и чувствует, как по телу его разливается боль. Она рождается в животе, кажется, что сотни острокрылых бабочек резвятся внутри. Мальчик открывает глаза. Океан бросает волны на песок. Туда-обратно. Туда-обратно. Он снова прикрывает глаза и пытается заставить себя ощутить блаженство. Но чувствует только изматывающий, до тошноты привычный голод. Он злится. Боль мешает, сбивает с толку. Он открывает глаза, надо идти. Скоро появятся туристы, и он выпросит у них немного денег, чтобы поесть. Не досыта, но это заставит голод хоть ненадолго отступить. Мальчик встает, голова его кружится, перед глазами плывут черные круги. Он часто моргает, заставляя их исчезнуть, и бросает последний взгляд на девушку. Затем уходит, чуть согнувшись, чтобы резь в желудке ослабла. Ветер треплет его спутанные темные волосы, когда он шагает прочь по песку.

На берегу сидит девушка, и ресницы ее трепещут от экстаза, который накрывает ее так часто в этом удивительном месте. Ее губы чуть слышно шевелятся, когда произносят слова, столь милые ее сердцу. Все глубже погружаясь в нирвану, она шепчет: «Я – есть каждое существо на планете. Я чувствую каждого, кто жил, живет и будет жить, и буду нести это понимание всегда». Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Ночь

– Пожалуй, я все же позвоню в службу опеки, – седовласая женщина стояла у окна, глядя на улицу. Ее губы были поджаты – знак крайней обеспокоенности.

– Снова Билл? – мужчина с газетой в руках с любопытством оторвался от чтения.

– Нет, его младший. Играет на нашей лужайке. Опять. Видимо, ему здесь спокойнее, – в голосе ирония.

– Да и пусть, не все ли равно.

– Мне не все равно, Джордж! – воскликнула женщина, разворачиваясь к мужу с негодованием. – Сегодня он играет у нас, завтра у Киллсов, а послезавтра он исчезнет, и его не найдет и сотня полицейских! Дети не должны шататься без присмотра.

– Я уверен, Билл за ним следит, – сказал пожилой мужчина, нехотя вставая с кресла и подходя к окну. – Да, я был прав, вон, сидит на пороге.

– О Господи, он снова с ружьем! Вот наказание! У всех соседи как соседи, а у нас!

– Не драматизируй. Держать оружие в нашей стране не запрещается.

– …держать его дома, но не расхаживать с ним средь бела дня! И по ночам, кстати, тоже!

– Да безобидный он. Я в этом уверен, – мужчина попытался успокоить жену.

– Мне не нравится этот человек. И еще я думаю, что он употребляет запрещенные вещества. Посмотри, он заснул сидя!

– Заснул? – мистер Орвел поправил очки, вперив взор в соседний участок. – Точно, и впрямь спит, – удивленно проговорил он.

– Это не в первый раз, между прочим, когда он вот так отключается. Еще и эта форма, будто на войне! Не просто так от него жена сбежала, и четверо детей не помешало.

– Трое, Мэри. Еще был малыш, который умер во сне, – тихо поправил жену мужчина. Она не ответила, продолжая с подозрением смотреть туда, где мужчина, одетый в военную форму, спал, прислонив голову к двуствольному ружью в правой руке. Вдруг голова его поехала вниз, и он резко проснулся, озираясь. Потом, найдя глазами сына, успокоился. Он кликнул ребенка, и вместе они скрылись в деревянном двухэтажном строении.

Билл Кавендиш поставил ружье у входа, а сам прошел на кухню. Через полчаса, когда вернулись старшие, ужин уже был готов. Трое маленьких мужчин и один большой усердно жевали, почти не обмениваясь репликами. Чуть позже Билл уложил детей спать, а сам спустился на кухню. Холодная бутылка пива охладила его ладонь, и на душе стало спокойнее. «Первая бутылка всегда самая приятная», – подумалось ему. Он прошел к выходу и взял в руки ружье. Чутко прислушался. Наверху ни звука, но все-таки он поднялся наверх и вошел в детскую. Медленно подошел к каждому, улавливая мерное дыхание. Дети крепко спали. Билл Кавендиш вышел на улицу, прошелся по периметру дома, проверив все углы и задний двор, затем вернулся и устроился на диване возле телевизора.

Только после третьей бутылки он, наконец, позволил себе поднять глаза и встретиться взглядом с младшеньким. С портрета на полке на него глядел голубоглазый малыш, который никогда не вырастет.

– Я с тобой, мелкий, – сказал он портрету, и глаза его повлажнели, наполняясь решимостью. Ночью спать нельзя. Ночью случаются вещи, которые невозможно контролировать. «Никто больше не заберет моих детей», – привычная мысль успокаивала, как ружье, стоящее рядом. Мужчина сделал звук потише и выбрал несколько фильмов из программы. Их должно хватить до утра.

Завтра

Павел Никанорович подрабатывал на заправке. Он был обычным сельским человеком, с огрубевшей кожей рук и лица. На этом лице морщины будто закостенели бороздками остывшей лавы, чтобы никогда уже больше не разгладиться. Кожа его была коричневой – кожа труженика, с детства привыкшего находиться на открытом воздухе, а глаза были ярко-голубыми, как два самородка, вымытых из земли весенним дождем.

Работа заправщиком ему нравилась, была она непыльная, только «пахучая», но к запаху бензиновых испарений он привык быстро. Работу тяжелой не считал,