– Не бойся, не видят они нас и не слышат.
Тут колесо соскочило с оси и покатилось вперед, телега скособочилась и остановилась. Старшие дети кинулись колесо ловить, баба мужичка возвеличивает последними словами, кобыла к траве на обочине тянется. Одним словом, каждый занят своим делом. И никто не заметил, как один из детей направился в лес.
– Смотри, – говорит ведьма, – здесь они тебя потеряли. Если хочешь, могу тут исправить. Волоса как раз хватит.
– Значит, вырасту в родной семье, буду честно трудиться на земле?
– Нет, – Паучиха покачала головой, – украдут тебя цыгане по осени на базаре, те же самые, что нашли тогда в лесу. Ну, так что, переплетаю узор?
– Я всегда думал, что меня бросили, – лекарь со слезами на глазах покачал головой, глядя вслед удаляющейся телеге. – Не надо, пусть едут.
Ведьма выдернула иглу, и они вернулись в пещеру. Старец с трудом разжал руку, оказалось, что он мертвой хваткой вцепился в костлявое плечо, но карга, видимо, совсем не ощущала боли. Следующее темное пятно переместило их на десять лет вперед. В лавку мясника, где его поймали на краже вырезки. Мясник затачивал нож, пока его подмастерья старались разжать кулак худого вихрастого мальчишки на колоде для рубки мяса.
Лекарь посмотрел на правую руку, где не хватало половины большого пальца, и сказал:
– Из-за него я избежал вербовщиков на войну, тут нам делать нечего.
Дальше их занесло на постоялый двор, где Намольник, по ошибке, вместо бутыли с вином украл глистогонное средство для скота. После того случая его, избитого, бросили умирать возле городских ворот свои же товарищи. Какой-то крестьянин подобрал его и отвез к себе на хутор. Целую зиму тогда прохворал, пока все кости срослись. Лекарственные травы изучал и заговоры целебные. А весной пришло моровое поветрие, почти всю деревню выкосило. Не обошло и того крестьянина. Взял тогда Молец уцелевшую лошадь да корову со двора благодетеля, и пошел, куда глаза глядят. Только правду говорят – чужое за так, что медный пятак – в руках надолго не задержится. Очень скоро схватили его разбойники, когда он пытался в одиночку пройти через дремучий лес. Глядя, как ему, еще молодому, вяжут руки, лекарь спросил спутницу, мол, можно ли избежать этой встречи.
– Сейчас, да, – ответила она, – но через три дня эти же разбойники отобьют тебя у стаи волков.
– Как же так, – возмутился старец, – от твоего хваленого волоса никакого проку.
– Старик, чтобы всю жизнь перекроить и целой головы Маруши недостаточно, не то, что одного волоса. Только одно желание, не больше.
– Мое желание – никогда не связываться с этой шайкой.
Ведьма нашла самый темный узор и нацелила туда иглу, но старец отвел ее руку.
– Погоди немного, дай передохнуть, – взмолился он.
– Нет времени, – карга указала на паука, едва перебирающего лапками.
Они провалились по колено в снег. Вокруг мертвые голые ветки, ветер, швыряющий горсти ледяной крупы и черные прорези накатанной дороги. Война с соседней страной, так некстати затеянная нынешним правителем, тяжелым бременем легла на простой люд. Целые деревни снимались с насиженных мест и брели по дорогам подальше от границы, где шли бессмысленные сражения. Намольник совсем не испытывал холода, глядя как разбойники устраивают засаду за кустами. Только ужас от предстоящего и горькое сожаление. В тот день проехал лишь один возок. И это после двух недель полуголодного существования. Мужика стащили в снег и сразу закололи вилами, но под ворохом тряпья вместо долгожданной добычи нашли лишь бабу с младенчиком. Озлобленный неудачей атаман вытащил нож, Намолец отшатнулся, и образы рассеялись. Ведьма в ярости завизжала и отшвырнула иглу:
– Когда ты резал им горло, смелый был, а теперь-то что?
– Да что ты знаешь? – закричал старик. – Тогда атаман сильно осерчал и приказал собрать хвороста, чтобы сжечь их живьем, очень жестокий был, зверь прямо, не человек. Ну, я и крикнул, что хочу пройти посвящение. Да я никого до этого не убивал. Воровать – воровал, было дело, но греха на душу не брал. А тут пришлось, чтоб не мучились. После этого ушел я от них, скитался долго. Старался жизнью праведной искупить свои грехи. Но все время во сне возвращался в тот день. Послушай, может можно спасти их жизни, а?
Карга покачала головой:
– Не думаю, что волоса хватит на двоих. Можно попробовать изменить судьбу матери или младенца. Кого ты выберешь, решай скорее.
Старец подобрал иглу и протянул ее Паучихе.
Они снова вступили в снежный день. Намольник услышал, как резко оборвался крик младенца, увидел себя с занесенным ножом. Все происходило, словно во сне. Но в этот раз женщина успела прикрыть горло рукой. Нож скользнул по тыльной стороне, рисуя кровавую полосу. Молодой разбойник вскочил и бросился в лес, догонять своих товарищей. Он не видел, каким огнем полыхают глаза женщины, глядящие ему вслед. А снег сыпал и сыпал, пряча редкие кровавые пятна.
Эпилог
Старик выбрался из штольни и осмотрелся вокруг. Короткий зимний день уже плавно перетекал в сумерки. Он вздохнул, поправил шапку и медленно побрел прочь по едва запорошенным снегом следам от саней. Из глубины горы за ним следили две пары глаз. Одни черные как угли костра, отливающие малиновым, неуместные на детском лице. Другие светло-голубые, почти белые, выцветшие от старости.
– Почему ты его отпустила? – спросила Маруша.
Старуха, теперь она могла видеть, пожала плечами:
– Я желала ему смерти слишком долго, каждый день, глядя, как Ядвига плетет его судьбу, представляла, что режу его проклятое горло, или даже рву зубами. Но теперь на его паутине записана и моя судьба. Я смогу оставаться живой, пока живет он.
– Это ненадолго, – тонкий девичий голосок зазвенел колокольчиками смеха под сводами горы. – Сегодня ночью я буду ждать его в медвежьем перелеске.
Старица провела рукой по подолу, расправляя складки. На ее руке, отмеченной тонким длинным шрамом, блеснуло кольцо из перекрученного золотого волоса.
– Боюсь, у
