Эхо

Однажды, в моём далёком детстве, я, по какой-то причине, которую я уже не помню, пошёл с моей мамой к ней на работу. Вероятно, в её корпорации был какой-то специфический день, когда работники приводят своих детей – показать, кем же всё-таки трудятся их предки, чтоб потом появлялись в доме новые кроссовки и макароны с сыром. К своему отцу я пойти, само собой, не мог, ведь тогда он уже очень успешно работал в режиме «хоум-офис» искателем заговоров правительства, а мой отчим ещё не случился. Мы всегда жили в пригороде. Это место было менее удалённо от цивилизации, чем сейчас, но всё же – удалённо. Мой маленький детский рассудок, я подозреваю, не был готов к огромным толпам народа, потокам транспорта, и вони верениц мусорных контейнеров, так что я выбрал наиболее правильное решение в сложившейся ситуации. Бежать, куда придётся, и звать папу.

Никто точно не знает, где я был, и что делал. Я тоже не могу рассказать вам деталей моего бегства по улицам Неонового Некрополя из стекла и бетона, ибо этот отрезок моей жизни мой мозг вырезал и сжёг почву кислотой, во избежание новых всходов. Я надеюсь, что это была защитная реакция. Я до сих пор на это надеюсь. Что я помню дальше? Уже наверно кабинет врача. До этого мои мысли и воспоминания слишком спутаны, иррациональны и сюрреалистичны, чтоб на них полагаться. Они иногда приходят в мои сны, но я не могу дешифровать это, за исключением некоторых деталей, которые я смог вспомнить в итоге, но об этом позже. Мне рассказывали, что меня нашли в состоянии кататонии. Мне рассказывали, что я кричал и упирался, пока меня везли на каталке по больничному коридору, пресекая любые попытки вколоть мне эти их вязкие седативы, с силой, несвойственной маленькому ребёнку. Но нет. Я не облучился, меня не кусал радиоактивный паук. Я лишь испытал ужас, который моё сознание полностью бы отвергло, будь я взрослым, но дети смотрят несколько более в, скажем так, глубины, находясь чуть ближе к небытию. Им там плевать на возраст, и бездна всегда взглянет в ответ. Отзывчивая тварь.

Как я уже сказал, следующее, что я помню – это кабинет доктора. На столе стояла вазочка с яблоками, которые, как мне помнится, несколько издавали запахи гниения. Доктор – лысеющий мужчина с шикарными моржовыми усами, стоял напротив и пристально смотрел на меня, в компании, видимо, медсестры азиатского происхождения, женщины, которая, я подозреваю, представляла социальные службы, моей заплаканной матери и какой-то ещё женщины, страдающей ожирением. Последняя, скорее всего, являлась детским психологом, но её роль в той сцене оказалась нераскрытой. Я пришёл в себя так же быстро, как отключился от бренного мира, вращающегося вокруг скрипучей оси. Предполагаемый психолог нечто быстро-быстро набрасывала в свой блокнот, нервно отшатнувшись от двери, когда в палату вошёл полицейский – просто копия звукоподражателя из «Полицейской Академии». Я эту схожесть осознал уже несколько позже, с возрастом. Полицейский о чём-то переговорил с присутствующими, а затем вышел с женщиной из социальной службы. Доктор проводил их с хитрым прищуром и вернулся ко мне.

– Привет, Артур.

Я всегда не был полностью доволен своим именем. Было ощущение, что родители зачитывались рыцарскими романами, или хотели собаку, но, на самом деле, отец его взял из неизвестного мне рассказа о призраках.

– Здравствуйте.

– Ты очень сильно напугал всех и особенно свою маму, ты знаешь?

– Мам?

Она подбежала наконец-таки ко мне, обняв, и расцеловав всю мою ещё плохо соображающую голову.

– Мэм, успокойтесь. С ним всё будет хорошо. Мы не нашли никаких повреждений. Ребёнок, попросту, испугался, – сказал доктор.

– Такого раньше никогда не было, – ответила ему мама, – Наверно стресс от поездки.

– Дайте ему дома тёплого молока, и пусть отдохнёт пару дней. С ним, в сущности, всё хорошо. Нормальный, здоровый парень.

Далее мама общалась с полицией, социальными службами, ещё какими-то непонятными мне людьми. Как я уже сказал, это было весьма давно, и, как вы поняли, сопровождалось стрессовой для меня ситуацией. До, после, в период. Из семьи меня не забрали, из чего я могу сделать вывод, что мать была весьма убедительна. Тем более, что она и меня убедила – бояться нечего. Я это понял. Но какой-то переключатель, мелкий противный тумблер, навсегда заклинило в моей голове, стоило мне вернуться домой. Больше я не ходил к матери на работу. Не ходил в школу. К друзьям. Никуда. Вот взять последний год. Я вышел из дома примерно пятнадцать раз, и это рекорд. В тот день домой я привёз грустный сувенир из большого города. Нет, это не был магнитик или милый пылесборник. Это был страх открытого пространства, и он оставался моим заклятым другом и не хотел уходить, даже когда я уже вырос.

Надо сказать, что мне противна сама мысль о таких вещах. По сей день, я нахожу это какой-то глупостью. Ну, не должен и не может взрослый мужчина сидеть в родительском доме, боясь сходить себе за газировкой. Я не умею водить машину, я не могу сходить к врачу, я привязан к каменно-древесному нутру этого здания, с возможностью лишь иногда высунуть нос во двор, окружённый огромным забором. Что же за этим забором? Громкие соседи, которые могут вызвать приступ паники? Рёв машин? Вид на огромный супермаркет с кучей людишек, спешащих за большой упаковкой кукурузных палочек по акции? Нет, нет и нет. Лес. Густой лес, который отдаляет нас от цивилизации на несколько километров. Мать перевезла меня из нашего старого дома, при помощи моего отчима. Он кстати, медик, как можно, при желании, предположить, ведь мой родной отец со временем тоже отбыл в астрал, так что врачеватели разума были для нас родными людьми. Кстати, большое скопление людей меня тоже напрягает, так что гости в нашем доме редкость. Если расклад событий таков, что появление посторонних людей – неизбежность, я запираюсь в комнате, пью таблетки и пытаюсь спать.

Разумеется, подобный образ жизни даёт о себе знать. Я забываю, как общаться с людьми, зато прекрасно разговариваю сам с собой. Мать говорит, что даже жестикулирую. Таких деталей я не замечаю, но споры в голове происходят. Порой даже жаркие. Выход из положения был найден, мне подарили живое существо, которое не досаждает своим присутствием – игуану. Мы сроднились, и с ней я даже начал чаще выходить по ночам из дома, на задний двор. Мой воспалённый мозг говорил мне, что задний двор – более безопасное место. Теперь я мог спорить сам с собой в слух более легитимно, ведь меня кто-то слушал. Пусть этот кто-то и был хладнокровной рептилией, в мыслях которой, большей частью, были сугубо первобытные инстинкты. Где-то в её глазах можно было найти отголоски