букву "л", она звучала почти как "у", получилось: Кто вам сказау?

Криндер не удивился вопросу:

– Ходят такие слухи, – ответил. Спросил в свою очередь: – Это неправда?

– Нет, почему же… – она замолчала.

По комнате пролетел ангел.

Чем именно – непонятно, но Криндер определённо не понравился женщине, это чувствовалось однозначно. Хотя и тщательно скрывалось.

– Хотите костюм? – заботливо спросила она. – Или просто пиджак?

Разговор строился исключительно из вопросов, и это было забавно.

Криндер спросил, как она догадалась. Она уточнила:

– Догадалась о чём?

– Разве мой пиджак так плох?

– А чего в нём хорошего?

Из задней комнаты появился мужчина (Плауман-Паренский), Криндер узнал его без труда. Игорь Арамович что-то жевал, к подбородку прилипли крошки. В воздухе появилась луковая нотка.

– Будем шить пиджак? – сходу спросил он.

После такой реплики Криндер не выдержал и рассмеялся. Потребовал объяснений, что не так с его пиджаком.

– Шерсть на правом плече вытерлась, – проговорил портной Плауман. – Точно её побило воспитанной молью. На груди схожая плешивая область… Мне продолжать?

Подняв ладони, Криндер капитулировал, сказал, что отдаётся на волю портному.

– Делайте со мной, что хотите, но я не виноват! – Признался: – Я виолончелист. Правое плечо вытерла лямка чехла.

– Он тяжелый?

– В чехле я ношу ноты.

– А грудь?

– В эту точку, – Криндер непроизвольно поднял руку, коснулся, – упирается виолончель.

– Теперь понятно, откуда у вас мозолистые пальцы.

– От струн! – воскликнул Криндер. – Струны виолончели титановые!

– Ляля, ты приготовишь нам чай? – вопрос адресовался женщине. Та кивнула и вышла из комнаты.

Из кармана жилетки возник портновский метр, в микроскопическом блокнотике мастер оставлял пометки. Спросил, надолго ли Криндер приехал:

– Мне стоит поторопиться?

– Пожалуй, нет, – неопределённо ответил Криндер и задумался. Ему хотелось осмотреть городок. – Когда-то здесь жили мои пращуры. Прадед мял кожи, возил продавать в Москву.

– Ностальгия? – предположил Плауман.

– Наверное… хотя я не представляю, что означает это слово.

Ляля принесла чай (в тех же красивых фарфоровых "светящихся" чашах), Плауман рассказал, что его жену зовут Павла Андреевна, но…

– Я зову её Ляля или Лялечка. Так корче и не столь высокопарно. Когда я слышу "Павла Андреевна", душа моя невольно сотрясается, мне представляется императорский выезд: трубят рога, распахиваются ворота, император Павел появляется на белой лошади в зелёном охотничьем костюме. Свора собак окружает его со всех сторон.

Плауман ласково посмотрел на жену.

– Очень мило, – скупо одобрил Криндер.

Когда он ушел, Ляля сказала, что нужно купить пистолет. Немедленно.

– Зачем? – удивился Плауман. – Что-то случилось?

– Мне не понравился этот человек.

– Правда? А мене он показался милым. Общительный такой… виолончелист.

Ляля упрямо повторила:

– Мне не понравился этот человек.

– Чем?

– У него глаза уснувшего окуня. Стылые. Даже когда он улыбался, они оставались холодны.

– Неужели? – Плауман смущённо почесал переносицу, сказал, что катастрофически не умеет стрелять.

– Научишься, – ответила женщина. – Ты же мужчина.

Пистолет "нашелся" парадоксально быстро.

Ляля звонила знакомым, намёками и полуфразами обозначала, что именно ей необходимо.

Трофейный "Люгер" плюс две запасные обоймы принесла пожилая мадам. Её звали Цецилия Нисовна, и происходила она из польских евреев (что само по себе примечательно, ибо всех польских евреев уничтожили во время Второй мировой).

…Пару лет назад Плауман шил для пани брючную пару. Впрочем, портные говорят "шил на неё" или "шил на ней", подчёркивая приоритет фигуры перед личностью. "Сидит, как влитой! – Плауман взмахнул ладонью, словно художник кистью. – Десять ваших худших лет улетучились стараниями этого костюма, пани Цецилия!" "Вы думаете? – женщина повернулась перед зеркалом. Согласилась: – Вы правы, мосье Плауман. У вас золотые руки".

Толковый портной – большая ценность (для тех, кто понимает). Его берегут и передают по наследству.

Цецилия принесла пистолет, он был завернут в кусок мешковины. Ляля развернула, беспечно обежала глазами. Далее произошел странный разговор (смесь бреда и иносказания):

– Не уверена, что он работоспособен, – проговорила гостья.

– Это ничего, – ответил Ляля. – Даже хорошо. Игорёша участвует в театральной постановке. Его попросили школьники. Никто не пострадает.

– Зачем тогда обоймы?

– Обоймы? – переспросила Ляля, имитируя непонимание.

– Впрочем, мне всё равно.

Женщины поговорили о погоде. Ляля спросила, как скоро нужно вернуть оружие. Цецилия застегнула сумочку и ответила, что спешки нет:

– Он принадлежал отцу. Отец умер.

– Какое горе!

– Немец… первый владелец пистолета был убит ещё раньше, в сорок третьем. – И повторила: – Спешки нет. Пользуйтесь… на здоровье.

Плауман выбрался за город. Нашел укромное местечко. На поваленной полусгнившей осине расставил пустые бутылки. Отсчитал двадцать шагов (вышагивая прямыми ногами, как циркуль). "В обойме восемь патронов, буду приближаться, стреляя через каждые два шага".

Своеобразная дуэль. Восемь патронов, восемь бутылок".

"Целиться начну слева направо".

Первый выстрел поразил неприятно сильной отдачей. Кроме того, Плауман засуетился, схватил упавшую гильзу и обжег пальцы.

Естественно, промахнулся.

Последней пуле посчастливилось более остальных: она оцарапала бутылку, та пошатнулась и опрокинулась. Опрокинулась лениво, не разбившись.

После каждого выстрела из ствола выходил дымок. Отстреляв обойму, Плауман понюхал отверстие, нашел запах "специфическим, мужским".

Пистолет приятно волновал, как волнует, например, пачка денег или ключи от дорогой машины. Это был энергетический сгусток. Плауман почувствовал себя бодрее, расправил плечи. И дело было даже не в том, что появилась призрачная угроза, а пистолет защищал от неё – нет.

Просто раньше Игорь Арамович был один, а теперь их стало двое: