И тут его замечают от виллы. Два эсэсовца уже бегут через парк, капитан бросается в другую сторону, бежит, бежит. Но силы у него на исходе, а эсэсовцы уже рядом. Они уже на расстоянии выстрела, и он останавливается.
Ухватившись за ограду, он отдыхает, потом поворачивается к преследователям, которые, поняв его беспомощность, не спешат разрядить свои автоматы.
— Ну! Ну, что ж вы, сволочи! Стреляйте, ну!
И оба враз вскидывают стволы автоматов. Капитан медленно сползает к подножию сетки.
На чердаке возле дыры в черепице лежит Васюков. Возле люка скорчился на боку Терещенко.
— Погибнем мы, а? — говорит Терещенко.
— Может, и погибнем, — говорит Васюков.— Дурное дело нехитрое. Но пропустить их нельзя. Знаешь, что они натворить могут!
— Пропустить нельзя, — соглашается Терещенко.
— Сильно болит?
— Да, болит. Дышать трудно.
— Терпи как-нибудь. Может, еще выдюжим.
— Мне надо выдюжить. Ты понимаешь? Мне надо выдержать.
— Я понимаю...
— Потому что как же я? Так и погибну трусом? Нельзя ж мне погибать трусом. У меня братишка. Пятый класс кончает. Сколько гордости за меня.
— Смотри! Ты смотри, что это? — говорит Васюков, что-то заметив. — А, это ж они фаусты тащат!
Он быстренько прицеливается и бьет несколькими очередями по реке. Один там падает с фаустпатроном, но трое других, пригнувшись под тяжестью оружия, перебегают на эту сторону и скрываются под речным обрывом.
— О черт! — говорит Васюков.— Сейчас врежут!
И действительно, почти тотчас слышится выстрел фауста, и одновременно мощный разрыв на углу сотрясает всю виллу. Обрушившись с конца крыши, вся разом ссыпается черепица, чердак заволакивает пылью, из которой ближе к люку бросается Васюков. Со лба его густо капает кровь.
— Попало, кажется.
— Что, ранен? — пугается Терещенко.
— Ложись, ложись! Сейчас еще врежут.
Они припадают к полу чердака за бетонной балкой и ждут. Действительно, скоро снова щелкает выстрел, и взрыв, кажется, еще большей силы обрушивается на восточное крыло здания. Крыша почти вся лишается черепицы, что-то загорается на нижних этажах, и дым с пылью поднимается к небу.
— Так! И еще будет один! — говорит Васюков.
Но третий разрыв задерживается, Васюков напряженно ждет, рукавом вытирая лоб. Кровь все плывет, заливая глаза, и Терещенко рвет на себе конец бинта.
— Дай перевяжу. А то кровью сплывешь, что тогда я?
— Себе оставь, — говорит Васюков.
— Без тебя мне он не нужен.
Кое-как Терещенко перевязывает голову Васюкову. Пыль слегка оседает, обнажая поломанные стропила, из-за которых видны вершины деревьев. Васюков ползком подбирается к краю чердака.
Немцы спешно форсируют реку, по грудь в воде обходя застрявшие машины, и он снова стреляет. Дав две-три очереди, отскакивает к люку, в который бьют чем-то тяжелым снизу, и в смятении смотрит на своего товарища.
— Что?
— Все. Патронов нет.
— У меня тоже.
Наступает тягостная пауза, немцы стараются выбить люк, оба защитника лежат возле него, истекая кровью. Кажется, задвижка люка вот-вот отскочит и на чердак ворвутся эсэсовцы.
— Как же не рассчитал я? Как же не рассчитал? — сокрушается Васюков. И вдруг, ощупав брючный карман, восклицает:
— Есть! Один...
Он вытаскивает один патрон и торопливо засовывает его в ствол автомата. Терещенко тоскливо следит за его приготовлением.
— А я... как же?
— Ты?
Люк уже почти сбит с петель, скоро здесь будут эсэсовцы. Но один патрон нельзя разделить на двоих, и Васюков, вскочив, стреляет под люк в щель, в которую уже пролезают чужие пальцы. Люк захлопывается. И наступает недолгая пауза.
Но пауза почему-то затягивается, снизу доносятся какие-то крики, топот бегущих ног, и первый отдаленный разрыв радостным эхом раскатывается в утреннем небе. Васюков отрывается на руках от пола, приподнимается. Оглушенный, он не сразу различает новые звуки в пространстве, а различив их, обрадованно кричит Терещенко:
—- Наши! Ты слышишь — танки!
Он встает на колени и выглядывает за край чердака — немцы, бросив машины, бегут по берегу, бегут через парк между деревьев от виллы. И первые тридцатьчетверки, прорвавшись к реке, осыпают их градом пуль. Заметавшись возле проволочной ловушки, эсэсовцы пытаются выбежать из нее, многие падают, другие пытаются взобраться на сетку, но валятся, сраженные танковыми очередями.
Васюков рывком открывает люк и скатывается по лестнице вниз. За ним сползает Терещенко.
Он с трудом преодолевает лестницу, разбитый, заваленный рухлядью кабинет, зал с засыпанными пылью телами убитых. Он останавливается на каждом взглядом и выходит на разбитое фаустпатроном крыльцо.
Первая тридцатьчетверка, преодолев реку, взбирается на крутой берег. Заметив Васюкова, танкисты откидывают люк, и кто-то там появляется в черном шлеме, машет ему.
А Васюков, утирая залитый кровью и потом лоб, стоит, прислонившись к иссеченному пулями гранитному косяку и пытается улыбнуться сквозь слезы.
Сзади из вестибюля выползает на ступеньки Терещенко.
За рекой над аккуратным сосновым леском поднимается красный диск солнца.
Наступило утро. Первое утро Победы.
Рисунки Валерия КАРАСЕВА
Опубликовано: "Смена", 1975, № 13, стр. 22-25; № 14, стр. 26-29.