допустим, спущен факс. Но может быть, там была плохая фотография? Ой, да знаю я какие иногда, получаются эти фотографии на компьютерах. И особенно после распечатки. Небось, техника-то у них устарелая. Вот ещё вопрос, который надо незамедлительно решать. В общем, так или иначе, мне дело найдётся. Не будем больше мудровствовать – отправимся прямо сейчас, как можно скорее, покупать билеты на самолёт. О, как дорого стоят эти билеты! Пришлось всех друзей обзвонить и назанимать выше крыши. Но я их всех успокоил: «Скоро я буду мэром, и жалование у меня будет соответствующее». Я, конечно, не буду брать взятки, но Якутия, в конце концов, один из богатейших регионов нашей Родины. В общем, друзья совершенно успокоены, жена оставлена с деньгами, которых я назанимал и на её долю, впрок, а я – уже в небе.

Но пока я летел, настроение моё изменилось. И вспомнил я – если учитывать всё выше описанное, тоже совершенно неожиданно – что имел когда-то дело с этим самым Оароном. Как я об этом мог забыть? Даже не будем обсуждать. Какая-то аберрация памяти. У вас разве такого не бывало? Так вот. Более того – оказывается, я в этом самом Оароне, родился. Но тут, по крайней мере, отпадают все вопросы, почему именно меня выбрали мэром именно Оарона. Всё закономерно и естественно: я здесь родился, закончил среднюю школу (по тем временам – лучшую в городе), и умчался в Москву, в большую и, как мне тогда казалось, лучшую, жизнь, как делали это до меня миллионы и миллионы российских мальчишек и девчонок. Я поступил в институт (вот не помню в какой), закончил его – между прочим, с отличием. Затем поступил в другой институт (по направлению партии), закончил его и стал первым секретарём комсомольской организации на одном из крупных заводов. Затем я был направлен на Украину. После того, как Украина отделилась от России, временно остался безработным. После же этой временной и относительной безработицы – так как, имея накопленные средства, я занимался бизнесом – я вновь был извлечён из небытия моими былыми товарищами по партии как уже проявивший себя на общественном поприще вполне состоявшийся номенклатурный работник. Последнее моё назначение было связано с тем, что маятник политической конъюнктуры в нашей стране опять качнулся влево. А может, вправо. Интересно, что имел в виду Бродский в одном из своих стихотворений? Ведь красное – это как бы лево, а соколы или, что то же, ястребы – это уж точно право. Всё очень парадоксально и непредсказуемо в этом мире, но, несмотря ни на что, у меня в голове, пока я летел над необъятными просторами нашей Родины, вырисовалась вполне понятная и наглядная картина моей предыдущей карьеры. Я, так сказать, осознал, откуда у меня ноги растут. Фрейд бы, конечно, это назвал поздней рационализацией, но какое дело нам, истинным материалистам, до какого-то Фрейда? Но тут, опять-таки пока я летел, у меня что-то начало портиться с другой стороной картины жизни. До сей поры я полагал и был уверен, что у меня есть жена, семья. Теперь… Теперь я вспомнил, что возвращаюсь туда. Туда, где я потерял свою единственную любовь. И чем ближе самолёт подлетал к пресловутому Оарону, тем большее беспокойство охватывало моё, по секрету сказать, не слишком здоровое сердце. Нет, это был не результат действия на кровяное давление и воображение коварных воздушных ям, вернее не только это, она… Ну, да. Я учился вместе с ней в школе, звали её, кажется, Лиза. Ну, пусть будет Лиза. Чем плохо? Бедная Лиза. Нет, это я бедный. Это я отвергнутый. И поэтому уехал в Москву. Или это я оставил её и бежал? Вот этого я не мог вспомнить. А жаль. Это многое могло бы объяснить. И значит теперь я возвращаюсь в своё прошлое. В то самое прошлое, которое столь старательно и небезуспешно пытался забыть. Вот она странная игра судьбы. Вот изыски Бога. Поделом мне. Мордою, да об стенку! Или как там говорил у Толстого Кутузов? То есть меня развернули, то есть вернули на круги своя. И я вынужден, теперь уже на более высоком уровне, или, кто знает, может быть, на более низком (молодость, ведь прошла), решать те же свои проблемы. Проблемы никуда не ушли, проблемы остались со мной. Основная моя проблема – неразделённая любовь. Но кто виноват: я или она? Вопрос этот для меня был столь мучителен и неразрешим, что я чуть не сошёл с ума, когда самолёт пошёл на посадку. Давление всё росло и всё более нестерпимо наседало на мои барабанные перепонки. Наконец, уже когда самолёт коснулся колёсами аэродрома и когда перепонки должны были разорваться, я догадался высморкаться. Сразу полегчало. Ну, как же быть с моей любовью? Давление воздуха внутри моей головы механическим приёмом можно уравновесить с внешним давлением, но какой приём необходим для того, чтобы выровнить поток напирающих со всех сторон мыслей? Воистину, мысли носятся в воздухе и роятся в голове. Мы не всегда в состоянии соблюсти пропорцию тех и других. А известно ли нам правило, по которому составляются такие пропорции? Известны ли они вам? Вы – счастливый человек. Я же испытывал несчастье. Даже теперь, когда боль, словно морской отлив, отступала от моих настрадавшихся ушей. То, что было внутри меня, не понимало и противилось тому, что было снаружи. То, что снаружи – хотело прорваться внутрь. И било и стучало во все окна моего сознания. В сознании попеременно как будто то вспыхивал, то гас свет. Наконец я понял, что это всего-навсего помигивают сигнальные огни на здании аэропорта. Приехали.

Вы когда-нибудь были в Сибири? Как здесь пахнет… Непонятно даже, какой знак ставить в конце предложения – вопросительный или восклицательный. Мне всё расхотелось. И идти инкогнито в мэрию, и становиться мэром. Все эти скандалы и коллизии показались мне пошлыми и глупыми. Мне хотелось увидеть только её. Нет, всё же я не политик. Я поэт. И как я мог это забыть? Ведь я же писал в юности стихи и неплохо писал, когда был влюблён. А кто из вас был влюблён? Некоторые даже ни разу не были влюблены и воображают, что они жили. Я же влюблялся. Впрочем, это не важно, как я влюблялся в другие разы. Вот эта моя школьная, оаронская, любовь, может быть – даже наверняка! – была самая главная. Я сидел в аэропорту на неудобном пластмассовом кресле и размышлял: «Что же я буду делать?». Мне почему-то совсем не хотелось спать. Сколько же я уже не спал? Скоро утро. Надо, во всяком случае, дождаться утра. Надо пойти пообедать в буфет. Нет, позавтракать. Эта смена часовых поясов… Я ничего не могу сообразить.

За широкими окнами аэровокзала пошёл дождь. Крупные капли приятно шелестели, стекая по стеклу. Мне захотелось плакать. Над своей разбитой судьбой, над своим жалким существованием и – теперь уже ясное дело – над своим жалким мэрством. Над