Баламут

Глава 1

Ратибор Игоревич Елисеев.

12 июня 2112 г.

…Могучую ауру патриарха окрестных лиственниц я почувствовал за час до рассвета, плавно ослабил насыщенность марева, ощутил радость узнавания и расплылся в счастливой улыбке. Последние метров пятьдесят пронесся, как на крыльях ветра, остановился перед стволом, покрытым толстой шершавой корой почти без багряных прожилок, вжал обе ладони в шрам от давнего попадания какого-то навыка школы Огня, дотянулся до ближайшей жилы пусть и совсем коротеньким, зато полноценным щупом, и влил в нее практически весь Резерв. Ответная реакция не заставила себя ждать — в магистральные каналы рук хлынул настолько плотный поток Жизни, что они аж заныли от перенапряжения. Ничуть не меньше досталось и ядру, буквально за пару секунд принявшему в себя два с лишним предельных запаса нынешнего объема Силы, но оно, за долгие годы тренировок привыкшее и не к таким издевательствам, без какой-либо задержки пропустило сквозь себя все, что не смогло удержать, и принялось «переваривать» добычу.

Любому нормальному одаренному этот способ заимствования чужой Силы выжег бы всю энергетику, а меня, засечника второго поколения, только взбодрил. Хотя вру, не только: мощная волна Жизни, прокатившаяся по периферийным каналам, вымела всю усталость от двенадцатичасового марш-броска по тайге, подарила невероятную ясность сознания и приблизительно на четверть часа обострила восприятие, и без того усиленное навыками школы Разума. Чего я, собственно, и добивался. Тем не менее, сходу вытаскивать щуп, оглядываться чувством леса и сканировать взором полосу отчуждения перед «Девяткой» даже не подумал: поделился с лиственницей душевным подъемом, вызванным сумасшедшим подарком деда, насладился чем-то вроде одобрения, разделил радостное предвкушение нового дня и так далее.

Прощался тоже без особой спешки. Дал понять, что в этот раз немного тороплюсь, но в следующий побуду рядом намного дольше, ласково погладил кору вокруг «шрама», дождался отклика ауры, отдающего грустью, вздохнул, вернул марево в норму и помчался к опушке волчьим скоком. Чувство леса активировал уже на краю четырехсотметровой полосы отчуждения, убедился в том, что зверья крупнее зайца-беляка поблизости не видать, под взором вдумчиво проанализировал взаимное расположение зон перекрытия сенсоров ближайших артефактных и механических минных полей, понял, что от старого прохода для рейдовых групп остались только незатертые следы, и отправился на поиски нового.

Искомое обнаружил только минут за пятнадцать до восхода солнца, а следующие полчаса петлял по полю похлеще любого зайца, то приближаясь к рукотворной границе между Российской Империей и Багряной Зоной, то отдаляясь от нее. А после того, как добрался до глухой двадцатиметровой стены форта, невесть в который раз за последние лет пять-шесть восхитился упертости саперов отдельного корпуса пограничной стражи, подошел к микрокамере, замаскированной «хуже всего», и полностью скинул марево одновременно со стандартной армейской техно-артефактной маскировочной накидкой с говорящим названием «хамелеон».

Реакции дежурного оператора комплекса технического контроля можно было позавидовать — не успел я упаковать «уже ненужную» тряпку в перстень с пространственным карманом, как из крошечного динамика раздался голос, искаженный модулятором, и потребовал назвать личный код идентификации.

Я повиновался, благодаря чему смог прижать ладонь к артефактному сканеру, появившемуся из-под фальшь-панели, пережил укол в указательный палец и посмотрел вверх. «Удочка» появилась над краем стены сразу после завершения анализа крови, так что менее, чем через пятнадцать секунд я вдел руку в петлю на конце металлического тросика и немного полетал.

В этот раз комитет по встрече, дожидавшийся моего приземления перед расширением боевого хода, состоял из двух человек — старшего вахмистра Игната Дербенева, самого тупого, въедливого и исполнительного служаки «Девятки», честно заслужившего не самое уважительное прозвище Пень, и главного залетчика гарнизона ефрейтора Митяя Шкуро. Второй, судя по серому лицу, потухшим глазам, искусанным губам, излишне прямой спине и чрезвычайно плавной походке, был отправлен в караул после наказания шпицрутенами и не горел желанием общаться с кем бы то ни было. Зато первый, как обычно, был бодр, свеж и невероятно деятелен. Он-то до меня и докопался. После того, как смог оторвать взгляд от моих радужек:

— Признавайся, как ты прошел полосу отчуждения?

— Начинается… — «вымученно» пробормотал я себе под нос и захлопал ресницами: — Господин старший вахмистр, ради бога, скажите хоть в этот раз, что в ней такого особенного? А то я каждый раз вглядываюсь в землю до рези в глазах и ничего не вижу!

— Ты хочешь сказать, что опять пересек поле по прямой и никуда не вляпался?!

Не воспользоваться предоставленной возможностью позабавиться было выше моих сил, и я изобразил виноватую улыбку:

— Если честно, то сегодня я шел кругалями, ибо искал хоть что-нибудь, способное вас ТАК удивить. Видел кротовьи норки, полевых мышей, колышки с красными флажками, лису, мелких птиц…

— Колышки? Какие колышки?! — взвыл Пень и попытался схватить меня за грудки, но я поднырнул под его правую руку, ушел за спину, волчьим скоком разорвал дистанцию и выхватил из заспинных ножен один из двух любимых тесаков:

— Господин старший вахмистр, не забывайте, что я засечник, а не ваш подчиненный! Схватите — положу на месте. Вопросы?

Не знаю, что именно его охолонило, стремительный высверк клинка или моя мрачная слава, но мужик этот редкий недоумок выставил перед собой пустые ладони, заявил, что не собирался меня хватать, и вежливо попросил описать колышки.

Я, конечно же, пошел ему навстречу, благо, десятки раз наблюдал за саперами, менявшими расположение подобных «троп», и прекрасно знал, как выглядят их рабочие вешки. А после того, как услышал просьбу рассказать, где именно они мне попадались, расстроено развел руками:

— А я помню, что ли? Деревяшки как деревяшки. И тряпки на них давно выцвели. Вот внимание и не обратил.

От мысли о том, что после наступления темноты придется пройти по этой тропе от начала до конца, собрать забытые колышки, а потом «пробить» новую, Пня аж перекосило. Но срываться на мне было небезопасно, так как на любой наезд обитателей форта или приезжих я отвечал вызовом на поединок и отправлял хамов к предкам, поэтому служивый в сердцах пнул ни в чем не повинную стену, а потом поймал мой взгляд и махнул рукой:

— Ладно, разберемся сами. А ты