думаю. Пожалуй, это может сойти за второе пришествие.

Доктор выдохнул. Он был бледен, на лбу выступила испарина, руки отчетливо подрагивали. Я понял, что все эти годы он только об этом и думал.

– Искать его бессмысленно, даже не думай об этом. – Он словно прочитал мои мысли. – В любом случае, это будут проблемы наших потомков. Мы, конечно, можем поднять шумиху, но никто никогда не найдёт его. Солнечная система действительно неизмерима. Одинокий кораблик в ней можно искать вечность.

– Можно попытаться. Надо рассказать всем, всему человечеству, пусть все знают, объявить астрономическое вознаграждение за его поимку. Надо хоть что-то делать, нельзя сидеть сложа руки!

Доктор фыркнул, покачал головой. Он с презрением отнёсся к моим словам. Но что я мог поделать? Не я открыл ящик Пандоры…

– Ты глупец, – сказал он мрачно. – Ты не понимаешь, с чем ты имеешь дело. Как ты не усвоишь, что он знает все наши возможные шаги наперёд? Он видит любой возможный поворот событий и предпринимает контрмеры. Во-первых, с чего ему оставаться в Солнечной системе? Он мог и покинуть гелиосферу, радиация ему не страшна. А во-вторых… с чего ты взял, что те, кто его найдут, захотят отдать его даже за очень большую награду? Он сам по себе – богатство, которому нет меры. И он способен дать своим возможным похитителям куда больше, чем правительственные миллионы.

Мы некоторое время сидели в молчании, я смотрел на улицу, на проезжающие машины, на идущих по своим делам людей.

– Вы видели его? – спросил я, взглянув на Гейзенберга.

Доктор ответил не сразу. Он молчал, потом кивнул.

– Да, видел, – сказал он и его взгляд упёрся в пространство, он смотрел на что-то, чего я не мог видеть и даже понять.

– Вы сказали, что он провёл самостоятельную активацию? Что это значит?

– Я не знаю. Я устанавливал на его корпусе мину, когда в корабль попали. Он включился сам, наверное от удара, его опрокинуло на пол.

– Сам? И что было дальше?

– Он посмотрел на меня. И он сказал мне…

Я ждал, что доктор продолжит, но тот как будто оцепенел, лицо его застыло, полуоткрытый рот искривился, глаза остекленели. Я испугался, что с ним что-то случилось.

– Доктор? – окликнул я его.

Он очнулся и посмотрел на меня невидящими глазами.

– Что?

– Что он сказал вам?

– Он попросил дать ему имя, – тихо и едва разборчиво выговорил Гейзенберг. – «Дай мне имя», сказал он мне. Первые его слова. Дай мне имя.