земли небывалого, и, казалось, невозможного счастья. Вспоминал звездное небо, дом у реки с узенькой скамеечкой, вспомнил, как согревал я её, прижимая к себе во время грозы. Напоминал ей, как танцевали нити молний над рекой, как свеж был день, пахучий озоном и степью… А главное – ей…

И не мог отделаться я от чувства, что не в пустоту летят мои слова: как будто внимательно слушает любимая меня из гроба: казалось, что не закрыты её зелёные глаза, а на губах зияет улыбка – что тоже со мной вспоминает она ушедшие дни. И, если бы не проклятая крышка, бросилась бы она ко мне и обняла меня… Крепко-крепко…

Мимо нас, в окне, мелькали подворотни, одинокие фонари и деревья – места нашего недолгого счастья – недолгих остановок, частички счастья огромного, которое вдребезги разбилось – и никто уже не в силах собрать его…

Так я хотел еще хоть раз взглянуть на неё… И я увидел… Увидел её в последний раз в белых перинах, бледную, но такую же красивую, почти как живую. Однако не ответила она мне на последний поцелуй, в миг, когда коснулся я губами её холодного лба, не открыла своих прекрасных зелёных глаз, как это бывает в сказках… Но я успел почувствовать её запах… Такой любимый, такой родной… Который я больше никогда не почую…

И закрыли её от меня навек – засыпали тяжелой землёй… Предательская тьма, как кладбищенский чернозём, стала собираться вокруг глаз… От горя, неописуемого словами, я лишился чувств…

Очнулся я на кровати, в окровавленной рубашке и пиджаке. Как раз тогда моя тайна стала явной: испуганные гости глядели на меня, пока я выплевывал возле одинокой могилы какие-то вязкие прозрачные крылья откуда-то изнутри себя: как медузы в море, плавали они в кровавой жиже, под кустом. Провинциальный врач развёл руками: нужно ложиться в больницу немедленно. И меня положили с двумя стариками. Одного, перекошенного, вынесли на следующий день: сквозь сбитый сон, последний в моей жизни, слышал я жуткий хрип и, проснувшись, встретился я с рассеяным взглядом покойника. Вскоре – увезли второго мужчину, тоже навсегда. Не трудно было догадаться, чего ждали от меня – третья коляска у стены была предназначена мне… За полумутным стеклом, наполовину прикрытым жалюзи, посыпались крупные белые хопья – первый снег выпал. Для меня – последний, поэтому – самый красивый… Броситься бы к подоконнику, как в детстве, и прилепиться к стеклу – смотреть, как одевается в белую шубу город. Предвкушать, как весела будет прогулка, думать о санках, о друзьях, о предстоящих новогодних праздниках… И просто по-детски радоваться зиме, как я уже давным-давно разучился… Закурить бы… В последний раз…

Нет ничего сильнее любви и смерть не может стать ей преградой: если сильна любовь, то объявится в углу комнаты тень, тень до жуткой боли в груди знакомая. Двинется она к тебе и протянет руки. С горестью, со слезами коснешься ты их, мраморных и холодных, прижмешь к себе как при жизни трепещущее тело. И будешь стоять, вдыхая запах знакомых волос, смотреть прямо-прямо туда, в эти глаза, скрытые уж пеленою смерти… И миг счастья, чудом проскользнувший сквозь рвущую боль и страдания, на долю секунды коснётся тебя. И почувствуешь ты на мгновенье себя невыносимо счастливым, таким счастливым, что нельзя и описать… И будешь говорить ты, вне себя прижимая к себе бледный силуэт: "Боже, как я тебя люблю! Как я тебя люблю, моя дорогая, милая, любимая!"

И сейчас, доживая свои последние часы, иногда ощущаю я это незабываемое чувство и радуюсь. Ведь скоро мы встретимся, дорогая. Всё тише вздымается моя грудь, всё меньше воздуха остаётся во мне… Очень, очень скоро встретимся мы снова… За домом белого кирпича, у реки…