нагруженная до предела, наезжает на камень и переворачивается. Тогда ее содержимое рассыпается по дороге, и полет каждого зависит от его веса. Но все быстро поднимаются и забывают о случившейся с ними неприятности, чтобы заняться исключительно монахом. Его ощупывают, рассматривают, переворачивают, поднимают, расспрашивают. Если он ушибся, путешествие прерывается, монаха несут, поддерживают, бережно укладывают в постель, ухаживают за ним. Корриколо ставят в угол двора, лошадей заводят в конюшню; на этот день путешествие закончено; все плачут, жалуются, молятся. Но если, напротив, монах цел и невредим, то и у остальных все в порядке; монах вновь занимает свое место, кормилица и крестьянка — свои; все приводят себя в порядок, рассаживаются, набиваясь заново в повозку, и по первому понукающему крику кучера она, быстрая, словно ветер, и неутомимая, словно время, вновь трогается в путь.

Вот что такое корриколо.

Почему же название повозки стало заголовком книги? Читатель узнает об этом во второй главе.

Кстати, книга, написанная в подобном жанре, уже существует, и мы с большим правом, чем кто-либо другой, можем сослаться на нее: речь идет о «Сперонаре».

I

ОСМИН И ЗАИДА

Мы остановились в гостинице «Виттория». Господин Мартино Дзир — законченный образец хозяина итальянской гостиницы: человек со вкусом, умница, известный антиквар, любитель живописи, собиратель китайских безделушек, коллекционер автографов, г-н Мартино Дзир может быть назван кем угодно, только не содержателем постоялого двора. Это не мешает тому, что гостиница «Виттория» считается лучшей в Неаполе. Как так получается? Не знаю. Бог есть потому, что он есть.

Дело еще в том, что гостиница «Виттория» чудесно расположена: вы открываете окно и видите Кьяйю, Виллу Реале, Позиллипо; раскрываете другое — и перед вами залив, а на краю его, словно вечно стоящий на якоре корабль, — голубоватый и поэтичный Капри; распахиваете третье — и вот Санта Лючия с ее mellonari^[3], дарами моря, криками с утра до вечера и ночными иллюминациями.

Комнаты, откуда видны все эти красоты, вовсе не похожи на жилые покои: это картинные галереи, кабинеты диковинок, лавки старьевщика.

Я полагаю, что принимать у себя иностранцев г-на Мартино Дзира побуждает прежде всего желание показать им свои сокровища, а размещает и кормит он их применительно к обстоятельствам. Правда, в конце их пребывания в «Виттории» им все же выставляют сумму их расходов: она может доходить примерно до ста экю, двадцати пяти луидоров, до тысячи франков, что тоже правда; но происходит это лишь потому, что постояльцы сами просят счет. Если бы они этого не делали, то, думаю, г-н Мартино Дзир, погруженный в созерцание картин, занятый оценкой фарфора или расшифровкой автографов, забыл бы им его послать.

Поэтому, когда изгнанный из Алжира дей прибыл в Неаполь вместе со своими сокровищами и гаремом, он, будучи наслышан о репутации г-на Мартино Дзира, велел препроводить себя прямо в гостиницу «Виттория», где снял три верхних этажа — то есть четвертый, пятый и чердак.

Четвертый этаж предназначался для его офицеров и свиты.

Пятый — для самого дея и его сокровищ.

Чердак был занят гаремом.

Прибытие дея оказалось для г-на Мартино Дзира настоящей удачей, но вовсе не потому, что, как можно было подумать, алжирец собирался потратить в гостинице немалую сумму, а благодаря несметному количеству оружия, нарядов и драгоценостей, которые тот привез с собой.

Через неделю Хусейн-паша и г-н Мартино Дзир стали лучшими друзьями и не расставались друг с другом. Если вы видели одного, тут же следовало ожидать появления другого. Орест и Пилад и то не были столь неразлучны, Дамон и Пифий не были столь преданы друг другу. Длилось это четыре или пять месяцев. За это время в честь его светлости было дано множество праздников. На одном из этих праздников, у князя ди Кассаро, дей, увидев неистовый котильон, спросил у князя ди Трикази, зятя министра иностранных дел, почему тот, будучи столь богатым, берет на себя труд танцевать самолично.

Дей весьма любил развлечения подобного рода, ибо был крайне восприимчив к красоте, разумеется к красоте в его понимании. Однако у него была необычная манера проявлять свое презрение и восхищение. В зависимости от полноты или худобы той или иной особы он говорил:

— Госпожа такая-то не стоит и трех пиастров. Госпожа такая-то стоит больше тысячи дукатов.

В один прекрасный день все с удивлением узнали, что Мартино Дзир и Хусейн-паша поссорились. Вот что послужило поводом к их взаимному охлаждению.

Как-то утром повар Хусейн-паши, красавец-негр из Нубии, черный как сажа и блестевший так, словно его покрыли лаком, спустился в кухню и потребовал самый большой нож, какой только имелся в гостинице.

Шеф-повар дал ему шпиговальный нож в восемнадцать дюймов длиною, гибкий, словно рапира, и острый, как бритва. Негр, покачав головой, взглянул на инструмент и поднялся к себе на четвертый этаж.

Через минуту он спустился вновь и, вернув шпиговальный нож шеф-повару, потребовал:

— Больше, еще больше!

Тогда повар открыл все свои ящики и, обнаружив огромный тесак, которым сам он пользовался только по особым случаям, вручил его собрату. Тот посмотрел на него столь же внимательно, как и на шпиговальный нож, и, сделав головой знак, выражающий: «Хм! Это еще не совсем то, что мне нужно, но уже лучше», — вновь поднялся к себе.

Через несколько минут негр снова был внизу и, возвращая тесак, сказал:

— Еще больше!

— Зачем, черт побери, тебе нужен нож еще больше, чем этот? — спросил шеф-повар.

— Мне нужно нож, — флегматично ответил негр.

— Но зачем?

— Мне отрезать голову Осмину.

— Как это тебе отрезать голову Осмину?! — воскликнул повар.

— Мне отрезать голову Осмину, — подтвердил негр.

— Осмину, старшему евнуху его светлости?

— Осмину, старшему евнуху его светлости.

— Осмину, которого дей так любит?

— Осмину, которого дей так любит.

— Да ты с ума сошел, милый мой! Если ты отрежешь голову Осмину, его светлость будет в ярости.

— Его светлость это приказал мне.

— А, это другое дело!

— Тогда