запомнил, пустота. Пустота начала заполняться алкоголем. Лишь в состоянии бесконечного запоя к нему чуть реже приходили мысли о произошедшем. Дочку жить к себе забрала бабушка, на работе тоже не стали долго терпеть пьющего работника, вокруг появлялись сомнительного вида знакомые и дружки. В общем, Павел Иванович медленно, но верно шёл на социальное дно. К его счастью, дочь Настя не стала забывать своего отца и пыталась всячески на него воздействовать. Там, где не помогали угрозы и увещевания, слёзы и мольбы, внезапно помогло несчастье. У Насти диагностировали серьёзную пневмонию, о чём сухо сообщила Павлу Ивановичу её бабушка. И он испугался. Испугался потерять и её, одновременно поняв, что ему есть кого терять и ради кого жить. Потом период реабилитации, устройство на работу в близлежащий колледж преподавателем физики и забота о дочери. Жизнь вышла на новый виток спирали, притупляя боль утраты своей рутиной и заботами. Тяжело ли одному воспитывать подростка? Совсем непросто, но педагог, как он считал, с этим худо-бедно справлялся.

– Мда, Иваныч, – пробормотал преподаватель, отведя взгляд от окна, – получив от жизни в первом раунде нокдаун, посмотрим, получится ли налюбить судьбу и повести хотя бы по очкам во втором… Ладно, раскис что-то я. У Настюхи завтра день рождения, неплохо было бы по магазинам пробежаться, подготовиться.

Выйдя из колледжа, педагог взглянул на июльское небо. Судя по всему, там собиралась если не буря, то как минимум хороший град. Настолько тёмным был небосвод.

– Вот и верь после этого синоптикам! – проворчал Павел, глядя на свинцовые тучи, затянувшие небо. – Обещали же солнце весь день!

В преддверии непогоды обычно оживлённые улицы города стали безлюдными и практически безжизненными. Куда-то даже подевались неизменные выпивохи, которые в это время стреляли мелочь на опохмел у прохожих. Тишину нарушали лишь подвывания усиливающегося ветра, раскаты грома и гул моторов редко проезжающих машин. Начинал накрапывать лёгкий дождь.

– Не вымокнуть бы, – произнёс себе под нос Павел Иванович, щуря глаза от порыва ветра, обдавшего лицо мокрой взвесью, – срежу-ка я через Салтыковку.

Салтыковкой местные называли старый городской парк, старый и неухоженный. Городские власти всёобещали привести его в порядок, но так как обещания эти произносились сугубо на предвыборных кампаниях этих властей, на обещаниях, собственно, всё и заканчивалось. Парк пользовался дурной славой, как притон алкашей, наркоманов и прочих маргинальных личностей, из-за чего горожане старались лишний раз в нём не оказываться. Единственной достопримечательностью Салтыковки была старая церковь, построенная ещё то ли в восемнадцатом, то ли в девятнадцатом веке. От церкви этой остались лишь тёмные стены да купол с покосившимся крестом. Учитывая то, что находилась она в заросшем и заброшенном парке, выглядела она действительно жутковато. Да и несколько поколений горожан, которых она повидала, успели напридумывать про неё целый сонм мистических историй, баек и страшилок. Но единственный путь пролегал мимо нее.

Проходя мимо церкви, Павел Иванович услышал странный скрежет, будто острыми когтями провели по металлу. Подняв голову вверх, он увидел странную картину: на лучах покосившегося креста сидела пара птиц. Антрацитово-чёрный ворон, и белый, как только что выпавший снег, голубь. Первый был настолько же чёрен, насколько белоснежен второй.Оба неожиданных гостя не сводили своих взглядов с проходившего мимо церкви физика.

– Чем обязан, господа? Хлеба и семечек с собой нету! Так что, не нужно сверлить меня взглядом! – Иваныч улыбнулся, и собрался продолжить путь.

Вспышка!

– Мать… Чем это меня так? – простонал педагог. – Ух ты ж…

Зрение Павла Ивановича отказало, в ушах стоял гул, боль в голове неумолимо нарастала, распространяясь волнами по всему телу. Каждый новый прилив боли был сильнее, чем предыдущий, и волны приходили все чаще и чаще. Шум в ушах начал оформляться в шёпот. Слов было не разобрать. Шёпот будто сотен и тысяч голосов с каждым приливом боли становился всё громче и назойливей. Казалось, что он звучал отовсюду и вместе с болью ввинчивался в мозг, сводя с ума. Внезапно тьма в глазах начала расползаться ошмётками в стороны, как утренний туман под порывами ветра, сменяясь белым полотном. Белым до рези в глазах. Чуть притупившаяся боль усилилась двукратно, а в шёпоте уже можно было различить слова.

– Их тела падут на пол… Их тела падут на пол… Их тела падут на пол… – доносилось со всех сторон, будто шелест тысяч лап гигантской многоножки.

– И наступит день! И настанет суд божий! – набатом раскатился трубный голос, заполнив собой всё вокруг.

– Их тела падут на пол… Их тела падут на пол… Их тела падут на пол… – шёпот становился все громче.

– И будут вершить тот суд верные сыны отца нашего, Создателя! – казалось, что каждое слово разбивает голову молотом на тысячи осколков.

– Их тела падут на пол! Их тела падут на пол! Их тела падут на пол! – уже громко произносили сотни тысяч голосов на разный лад.

– И воздастся сторицей по заслугам каждому рабу Его!

– Их тела падут на пол! Их тела падут на пол! Их тела падут на пол! – некоторые голоса срывались на визг.

– И покаявшиеся будут прощены Им, ибо раскаявшийся грешник Ему дороже праведника! Создатель милостлив!

– Их тела падут на ПО-О-О-О-ОЛ! – всё пространство вокруг заполнил инфернальный рёв.

– Сыны Его уже в пути… Аминь! – отчеканил звучный голос.

– Твою же…– Павлу Ивановичу казалось, что тело его расщепляло на атомы, болью и жаром была наполнена каждая клетка.

Вспышка!

***

– Что это было? - подумал Иваныч, наслаждаясь тишиной и отсутствием боли, – видимо, именно так и выглядит шизофрения.

– Рихард, будь добр, поверни правый на два оборота, – раздался старческий скрипучий голос.

– Будет сделано, господин Золен! – зычно ответил ему обладатель молодого голоса.

Павел попытался открыть глаза, но попытка оказалась безуспешной. Веки сопротивлялись и ни в какую не желали подниматься. В это время раздался мерный скрип, что-то хрустнуло, и к Иванычу пришла боль. Нет, не так. К нему пришла БОЛЬ. В правом колене будто взорвалась граната. Физик задёргался, попытался подняться, но безрезультатно, он оказался надежно зафиксирован по рукам и ногам. Закричать тоже не вышло, так как губы не разомкнулись, добавив новую порцию боли. Оставалось только мычать.

– Ну вот, Рихард! Я же говорил, что он не умер. Чем хороши тёмные… настоящие тёмные, как этот щенок, их не так-то и легко убить. И пытать… хм,